– Ладно, Санчес, ты малый умный, мне не придется три часа объяснять тебе, что к чему: ты здесь находишься в качестве заключенного!
Тут я взорвался:
– В чем меня обвиняют?
– Держи себя в руках. Тебе все объяснят завтра.
– Но почему я здесь? – настаивал я.
У меня отобрали брючный ремень, шнурки и бросили на двадцать четыре часа в камеру, не известив о моем аресте жену, которая, не дождавшись моего возвращения, не находила себе места от тревоги.
На следующий день мне «объяснили»: сказали… что я – «изменник» родины и что у них имеются доказательства моего намерения бежать с Кубы. Это была совершенная ложь: такая мысль ни разу не приходила мне в голову.
Потом начались допросы. Тогда я узнал, что, вопреки постоянным уверениям Фиделя, на Кубе практикуются пытки, как и во всех латиноамериканских диктатурах, предшествовавших нашей: в Чили, в Аргентине, в Уругвае и т. д.
Допросы, проводившиеся одетыми в теплые пальто сотрудниками военной контрразведки, шли в маленькой комнатке, в которой был на полную мощность включен кондиционер, а я, как и все заключенные «Сьен и Аль-дабо», был одет лишь в футболку с короткими рукавами. Холодный воздух дул мне в лицо и на грудь. Когда я просил моих палачей немного уменьшить мощность кондиционера, они с насмешливым видом отвечали мне, что крайне сожалеют, но у них нет доступа к системе регулировки, находящейся в соседней комнате. Потом они оставляли меня одного на три-четыре часа, пока от холода ногти и губы у меня не становились фиолетовыми.
Это продолжалось целую неделю. Они добивались от меня признания в контрреволюционной деятельности, очевидно думая, что я сломаюсь и подпишу признание. Но я был так возмущен происходящим со мной, что вообще ничего не подписывал. Один из допрашивавших спросил: «Ты наверняка догадываешься, что находишься здесь по приказу Фиделя?» А через неделю он заявил, что администрация тюрьмы ожидает приказа Верховного Команданте, чтобы узнать, можно меня выпустить на свободу или нет. Так я понял, что нахожусь там исключительно по воле человека, которому служил на протяжении четверти века!
В тот момент мне хотелось напрямую поговорить с моим бывшим патроном, которому я легко объяснил бы, что ни в чем не виновен, что стал жертвой провокации. Что он ошибается. Что, возможно, его ввели в заблуждение на мой счет недоброжелательно настроенные по отношению ко мне некоторые сотрудники эскорта. Я прекрасно знал, что наш начальник Хосе Дельгадо тайно завидует мне по той простой причине, что сам он не обладает никакими талантами. Кроме того, должность ответственного за физическую подготовку сотрудников эскорта давала мне немалую власть внутри нашего подразделения, поскольку именно я отбирал тех, кто должен был сопровождать вождя в его поездках за рубеж.
Однако к Фиделю меня так и не допустили. Это еще раз доказывает, что он относится к людям как к вещам и выбрасывает их на помойку, когда они перестают быть ему нужны. Мне это было известно давно, но, зная, сколько для него сделал, я, как и многие люди в аналогичных обстоятельствах, полагал, что со мной он не поступит подобным образом.
* * *
Потом меня посадили в отвратительную одиночную камеру, в которой я в течение двух месяцев не видел дневного света. В «Сьен и Альдабо» кишащие тараканами камеры устроены так, что в них постоянно воняет мочой и экскрементами. Для отправления естественных надобностей существует обычная дыра. А водопроводный кран, из которого в день можно набрать столько воды, сколько входит в два обычных стакана, не больше, находится всего в десяти сантиметрах от этого омерзительного «туалета». С целью сбить мои внутренние биологические часы завтрак мне давали в четырнадцать часов, а обед (отвратительный, холодный, к тому же недостаточный по количеству) – в восемь часов утра. В дополнение ко всему этому в камере стояла духота и жара; контраст с холодом в комнате для допросов был невыносимым. Для завершения картины надзиратели принесли мне набитый волокнами риса матрац, явно зараженный, и через несколько дней у меня на коже, от талии и ниже, в том числе и на тестикулах, высыпали гнойные болячки.
К счастью, в медсанчасти тюрьмы работал доктор из СИМЕК, некий Альфредо, арестованный за попытку нелегально покинуть Кубу; ему удалось меня вылечить. Но через два месяца я был сломлен физически и уничтожен морально: я потерял почти тридцать килограммов веса, похудев с восьмидесяти трех до пятидесяти четырех килограммов. Не в силах держаться дольше, я в конце концов попросил возможности поговорить с начальником, и на следующий день меня привели к какому-то полковнику (его имени я так и не узнал), который сказал, что знает, кто я такой. «Я уже давно хотел с вами познакомиться!» – бросил он мне. На что я с горечью ответил, что он знал, где меня можно найти. Потом я поставил ультиматум:
– Если завтра вы не вытащите меня из этой крысиной дыры, я начну голодовку, и первого же, кто войдет в мою камеру, сожру.
Сильно раздосадованный, полковник отнесся к моей угрозе серьезно. Видимо, информацию доложили Фиделю, потому что на следующий день было прислано двенадцать вооруженных людей, чтобы перевести меня в тюрьму Ла-Кондеса в городе Гуинес, в тридцати километрах к югу от Гаваны.
Там я попал в камеру, где сидели еще двадцать два заключенных, многие из которых были опасными преступниками. Камеры такого типа на Кубе называют галерами, потому что условия жизни в них действительно напоминают галерные.
Перевод в Гуинес означал небольшой прогресс, хотя «белые пытки» (то есть такие, которые не оставляют следов) и там являются обычным делом.
В Гуинесе особый микроклимат, из-за чего по ночам температура там значительно ниже, чем в среднем по Кубе. И вот, в холодное время года надзиратели выгоняли нас во двор в три часа ночи и заставляли раздеваться. Мы обязаны были стоять голыми перед нашими тюремщиками, а те глумились над нами: «Вам холодно? Странно… А нам – нет!» И эти садисты принимались хохотать, а мы, заключенные, тряслись в ночной темноте. Подобные и другие, еще худшие унижения являются распространенным явлением в тюрьмах острова, и это продолжается десятилетиями. Но это никогда не мешало Фиделю и Раулю уверять весь мир, что пыток на Кубе не существует, поскольку их режим слишком цивилизован для этого…
В Гуинесе мои тюремщики продолжали угрожать мне:
– Если ты будешь отрицать, что занимался контрреволюционной деятельностью и встречался с подозрительными личностями, если не подпишешь заявление, которое тебе предлагается, то никогда не выйдешь отсюда…
Я стиснул зубы, а потом, глядя им в глаза, ответил:
(adsbygoogle = window.adsbygoogle || []).push({});