Читать интересную книгу Мозаика теней - Том Харпер

По мере того как они показывались из-под стены, я их считал. Первым ехал командир, четыре катафракта защищали его с боков, и сзади ехали еще четверо. Я подумал, что этого вполне достаточно. Но за ними появились и другие, они двигались ряд за рядом: двадцать, шестьдесят, сто…

— Я приказывал отправить десять человек!

Все присутствующие в зале повернулись к императору, который приподнялся на троне, чтобы видеть, что происходит внизу. Теперь он совсем не был похож на изваяние: лицо его исказилось от ужасного гнева, тело дрожало от ярости.

— Верните их немедленно, пока варвары не подумали, что мы собираемся атаковать!

Приказ был передан, и со стен раздался резкий звук труб, но катафракты успели удалиться на значительное расстояние, и головная часть колонны вплотную приблизилась к передовым отрядам варваров. Они были слишком далеко от нас, чтобы услышать сигнал к возвращению, и слишком близко к франкам, чтобы вернуться. Нам оставалось только смотреть, как разворачивалась эта трагическая пантомима. Ни одна из сторон не замедлила хода: катафракты сохраняли свою неторопливую поступь, а франки — свое неумолимое продвижение. Их разделяло не более пятидесяти шагов, и они продолжали сближаться. Я ждал, что в рядах франков откроется проход — это означало бы, что они признали наше посольство, — но они оставались плотно сомкнуты.

— Вернитесь назад, — прошептал чей-то голос.

Потом с неба тучей посыпались дротики и стрелы, и сражение началось.

Первые стрелы еще были в полете, а наша конница уже отреагировала: колонна распалась и легким галопом перестроилась в двойную линию, развернутую к франкам. Стрелы не могли причинить нашим людям значительного вреда, так как их броня выдерживала и не такое, но я заметил, что несколько лошадей упали и всадники пытаются высвободиться из стремян, пока их не накрыл противник. С криком, донесшимся до наших ушей, варвары опустили копья и бросились в атаку. Наши катафракты тоже пришпорили коней, и две волны — коричнево-черная и серебристая — хлынули навстречу друг другу, стремительно поглощая разделяющее их пространство. Затем они схлестнулись, и фигуры отдельных людей потерялись в море битвы.

— Мы должны выслать к ним подкрепление, мой господин, — сказал Крисафий нетерпеливо, но явно не испытывая того смятения, которое охватило остальных придворных в зале. — Сотня против десяти тысяч — их всех перебьют без всякой пользы!

— Если я пошлю туда еще людей, будет просто еще больше убитых. И прежде всего, почему их было сто? Я отдавал приказ отправить десять человек!

— Мой господин, толпа…

— Забудь про толпу. Мой долг — обуздывать толпу, а не потворствовать ее безудержным страстям. Для этого у нас есть ипподром. Где мой брат?

— Возле Царских ворот с отрядом варягов, мой господин, — осмелился ответить молодой придворный. — Он ждет только вашего приказа выступить на помощь коннице.

— Тогда ему придется долго ждать. Иди и прикажи ему от моего имени, чтобы он ни в коем случае не покидал пределы города!

Юноша бросился к дверям, но остановился, услышав властный окрик Крисафия. Глаза евнуха обшарили зал и остановились на мне.

— Деметрий, ты близко знаком с командиром варягов. Это распоряжение будет воспринято лучше, если его передашь именно ты.

Ослушаться прямого приказа советника в присутствии императора я, конечно, не мог, но мое чувство долга восстало.

— Я нужен императору… — начал я.

— Там ты ему еще нужнее. Ступай!

Несмотря на то что меня мучили дурные предчувствия, пришлось подчиниться. Я побежал к дверям, в спешке поскальзываясь на мраморном полу. У колонны я задержался и оглянулся на императора, надеясь, что он отменит приказ советника и велит мне остаться там, где, по моим ощущениям, я был нужнее всего. Но он этого не сделал. Стоя перед троном, император безмолвно смотрел в окно, окруженный придворными, которые громко спорили друг с другом. Одни лишь священники продолжали вести службу, безучастные к тому, что на равнине перед дворцом решается судьба империи. Как раз в тот момент, когда я обернулся, они снова вышли из-за перегородки и вынесли икону, видимо для целования ее императором. Я не мог не восхищаться их погружением в литургию, их благочестивым равнодушием ко всему светскому, хотя мне и казалось, что невнимание к столь значительным событиям — это своего рода святотатство. Наверное, я им завидовал.

Император заметил священников и опустился на трон, чтобы принять участие в ритуале. Несомненно, он должен был вновь обратиться в бесстрастную статую, как того требовал этикет, но тревоги и заботы отняли у него способность притворяться, и в его взгляде читался откровенный интерес. Кажется, он даже не мигал, как будто его внезапно поразила какая-то мысль или чей-то вид. Его лицо было обращено ко мне, и я, испугавшись, что он недоволен моим промедлением, собрался было бежать дальше, как вдруг понял, что его глаза прикованы не ко мне, а к одному из священнослужителей. Я проследил за взглядом императора. Двое священников уже примелькались мне за это утро, а третий был новым — вероятно, он пришел сменить предыдущего. Он крепко держал в руках крест на длинном древке и смотрел на него с каким-то исступлением, откинув голову назад, словно подставляя лицо солнцу. Эта поза подчеркнула угловатость его черт и особенно кривую линию носа, и еще я подумал, что он, должно быть, недавно из монастыря, потому что кожа черепа в выбритом кружке тонзуры была совсем еще розовой.

Слишком медленно до меня дошло значение того, что я увидел. Возможно, император уловил в этом человеке что-то нечестивое или просто удивился незнакомому лицу, но он не мог знать, кто приближается к нему. А вот я обязан был сразу это понять. Я с криком метнулся к трону, расшвыривая в стороны всех, кто стоял у меня на пути.

И тут монах нанес удар.

κη

Императору некуда было деваться: он оказался в ловушке собственного трона. Любой другой на его месте застыл бы от ужаса, но Алексей, обладавший чутьем воина, в тот же миг рванулся вперед. Однако было уже поздно. Пока два священника тупо смотрели на них, потеряв дар речи от такого убийственного зрелища, монах с силой опустил массивный крест на голову императора, орудуя им как булавой. Жемчужная диадема разлетелась на кусочки, из-под густых волос хлынула кровь и заструилась по шее и плечам императора, рухнувшего на пол лицом вниз. Я думал, что монах занесет свою «булаву» для второго удара, но он неожиданно ухватился за верхушку креста, стянул ее с древка и бросил на пол. Вместо обычного древка у него в руке оказалось копье, острый наконечник которого был спрятан в распятии. В зале все оцепенели при этом внезапном нападении. Император застонал и попытался приподняться на руках, но монах пнул его ногой в лицо и поднял копье над его головой. Он с неистовым торжеством выкрикнул что-то на чужом языке, направляя острие копья в шею Алексея.

Все это время — какие-то несколько мгновений — я прорывался через зал к монаху, и наконец в последнем безумном броске мне это удалось. Предотвратить удар я не успел, однако сумел изменить его направление. Копье врезалось императору в спину, и он взвыл от боли, а монах под моим напором рухнул наземь. Тощие пальцы вцепились мне в лицо, стараясь выцарапать глаза, и пока я пытался защититься, монах перекатил меня на спину и отпрыгнул назад. Копье торчало из спины императора, раскачиваясь из стороны в сторону, как молодое деревце в бурю. Монах рывком вытащил его и взмахнул им перед собой, описав полукруг, чтобы держать на расстоянии любого, кто попробует приблизиться.

Но никто, кроме меня, и не думал приближаться. Зал был битком набит гвардейцами и сановниками, однако ни один из них не тронулся с места. Возможно, причиной тому были трусость или потрясение, а еще более вероятно — трусливый расчет, ибо никто не хотел открыто принимать ту или иную сторону, когда судьба империи повисла на волоске. Как бы то ни было, все отпрянули назад и образовали плотный круг напряженных лиц, окруживших нас, как на арене. Все выглядело так, будто мы с монахом — два великих воителя, этакие Гектор и Аякс,[38] и весь мир приостанавливает войны, пока мы ведем наш смертельный поединок.

Увы, у меня не было ни меча, ни тем более Аполлона, чтобы направить мою руку. Монах приближался ко мне, подняв копье явно с недобрыми намерениями. То ли он узнал во мне преследователя, загнавшего его в ледяную цистерну, то ли просто примирился со смертью ради смерти, но было в нем какое-то жуткое спокойствие, когда окровавленный кончик копья следовал за моими перемещениями. Я попятился назад, пристально глядя ему в глаза. «Удар копья начинается на лице человека» — так однажды сказал мне наш сержант, и пока я удерживал взгляд монаха, ему было трудно застать меня врасплох.