палаты. Буквы оказываются перевернуты, чтобы их легко могли прочитать те, кто находится по ту сторону двери. Мне же приходится разгадывать написанное, словно ребус.
COVID +
Кто-то крепко сжимает мою руку. Все силы у меня уходят на то, чтобы повернуться к этому кому-то лицом.
Он одет в костюм астронавта – на нем халат и перчатки, плотная белая маска, закрывающая нос и рот. Я замечаю, что из глаз за защитным экраном текут слезы.
– С тобой все будет хорошо, – говорит Финн.
Его не должно быть здесь.
Он поясняет, что упросил медсестру впустить его, потому что, хотя я и лежу в больнице, где он работает, я не являюсь его пациентом, и прямо сейчас в отделении реанимации и интенсивной терапии посещения запрещены. Он говорит, что я напугала всех до чертиков. Что я была подключена к аппарату ИВЛ в течение пяти дней. Он говорит, что вчера, когда они отключили аппарат, мои показатели остались достаточно хорошими, и было принято решение экстубировать меня.
Ничто из сказанного Финном не укладывается у меня в мозгу.
Какая-то медсестра заглядывает в палату и постукивает пальцем по запястью – время вышло. Финн гладит меня по лбу:
– Я должен идти, иначе могут возникнуть проблемы.
– Подожди. – Мой голос похож на карканье вороны. У меня миллион вопросов, но я задаю лишь самый важный из них: – Габриэль?
Брови Финна сходятся на переносице.
– Кто? – переспрашивает он.
– В воде, со мной, – выдавливаю я из себя. – Он… выжил?
Я втягиваю воздух в свои истерзанные легкие, словно вдыхаю битое стекло.
– Многие ковидные пациенты начинают бредить при отключении от ИВЛ, – мягко говорит Финн.
Многие – кто?
– Это нормально – не понимать, что происходит, ведь тебя так долго держали на успокоительных, – объясняет он.
Но я отлично понимаю, что происходит. Я отлично помню, что случилось: течение, которое унесло меня в открытое море, соль, обжигающая мое горло, момент, когда я выскользнула из объятий Габриэля.
Я хватаюсь за рукав белого халата Финна, и даже это маленькое движение отнимает у меня кучу сил.
– Как я сюда попала?
Взгляд Финна мрачнеет.
– Тебя привезли на «скорой», – бормочет он. – Ты упала в обморок, когда чистила зубы, и я подумал, что…
– Нет, – перебиваю я. – Когда я успела вернуться с Галапагосских островов?
Финн смотрит на меня в полном недоумении:
– Диана, ты не ездила ни на какие Галапагосские острова.
Часть вторая
Глава 12
Потом мне объяснили, что когда хотят отключить кого-то от аппарата ИВЛ, то прежде всего оценивают психическое состояние пациента, насыщение его крови кислородом, частоту дыхания и способность больного самостоятельно откашливать мокроту. Поскольку для нормальной работы мозга его нейронам необходимо постоянно получать кислород и питательные вещества, поступающие с кровью, уровень кислорода в крови должен превышать 90 %. Кроме того, пациент должен дышать без аппарата ИВЛ и самостоятельно откашливать мокроту, чтобы не подавиться собственной слюной при выведении трубки из гортани.
Для определения готовности пациента к отключению от ИВЛ проводится тест на спонтанное дыхание. В течение определенного времени за больным ведется наблюдение, чтобы проверить его способность нормально дышать на самом низком уровне поддержки давлением. Затем проводится тест на спонтанное пробуждение, чтобы выяснить, сможет ли пациент проснуться, когда введение седативных веществ в его вены замедлится. Наконец поддержка давлением прекращается и делается проба спонтанного дыхания. Если парциальное давление углекислоты в артериальной крови остается в допустимых пределах, пациент готов к экстубации.
Снижение скорости введения седативных препаратов называется отдыхом от седации.
По словам моего лечащего врача Сиреты, иного отдыха я не знала.
Бóльшую часть времени я нахожусь в палате одна, но кажется, у моей двери постоянно кто-то маячит, периодически заглядывая внутрь. Я спрашиваю у Сиреты, что это значит, и она отвечает: таких историй, как моя, со счастливым концом, в практике персонала было совсем немного.
Сирета заверяет, что чувствовать себя выжатым как лимон в моем состоянии вполне нормально. Я не могу самостоятельно принять сидячее положение. Мне не разрешают самостоятельно есть или пить – кормят меня через специальную трубку, и так будет продолжаться до тех пор, пока я не пройду так называемый тест оценки глотания. Испражняюсь я в подгузник. Однако ничто из перечисленного не расстраивает меня так сильно, как заверения всех и вся в том, что происходящее со мной абсолютно реально: медицинская бригада в костюмах астронавтов, дичайшая слабость моего тела, сообщения СМИ о закрытии предприятий и школ, а также о тысячах смертей от ковида.
Еще вчера я была на острове Исабела и чуть не утонула.
Но в это верю лишь я одна.
Сирету совершенно не удивляют мои рассказы о Галапагосах.
– Помню, другая моя пациентка уверяла, что у нее на подоконнике стоят две мягкие игрушки, которые всякий раз, когда я выходила из палаты, махали ей лапами. – Врач приподнимает бровь. – Но на ее подоконнике не было никаких мягких игрушек. У нее и окна-то в палате не было.
– Вы не понимаете! Я жила там. Я познакомилась с кучей людей, завела друзей… Я бродила по кратеру вулкана… Я ходила купаться… Ой! – Я пытаюсь взять телефон, лежащий на столике прямо передо мной, но он такой тяжелый, что выскальзывает из рук. Сирета перерывает все простыни в его поисках, после чего наконец протягивает телефон мне. – У меня же есть куча фотографий. Морские львы и голубоногие олуши, которых я хотела показать Финну…
Я нажимаю на иконку «Галерея», но последнее фото на моем телефоне – картина Китоми Ито – снято несколько недель назад.
Только сейчас я замечаю на экране дату.
– Сегодня не может быть двадцать четвертое марта. – Эта мысль затуманивает мне голову. – Меня не было дома два месяца. Я отпраздновала там свой день рождения.
– Думаю, вы сможете отпраздновать его еще раз.
– Все это просто не могло быть галлюцинацией! – протестую я. – Происходящее там казалось мне более реальным, чем то, что происходит со мной сейчас.
– Честно говоря, мне кажется, – размышляет Сирета, – что это – настоящее благословение.
Ковидное отделение реанимации и интенсивной терапии напоминает лепрозорий. Единственные, кому разрешено входить в мою палату, – это лечащий врач Сирета и медсестра Бетти. Даже ординаторы во время обхода разговаривают со мной через дверь. В больнице слишком много пациентов, и медперсонала на всех не хватает. Девяносто девять процентов времени я нахожусь в одиночестве, запертая в теле, которое мне не подчиняется.
Я продолжаю смотреть в окошко своей двери, чувствуя себя жуком в банке, на которого иногда поглядывают люди, благодарные уже за то,