Читать интересную книгу Русская литература XVIII векa - Григорий Гуковский

Рядом со словами оды и эпопеи должны были существовать и слова басни, эпиграммы, слова комических жанров, и характеристика таких слов заключалась прежде всего в их комизме. Так, в баснях Сумарокова мы все время встречаемся с поисками смешного и сатирического в особом подборе смехотворных слов и выражений, которые должны были воздействовать в этом направлении самой своей грубостью, необычностью, выисканностью. «Взобрался» – это слово казалось нейтральным; «встюрился» – могло звучать специфически комично и в то же время своей грубостью характеризовало «низменность» изображаемой отрицательной действительности. Ту же роль играли в баснях Сумарокова и разговорные выражения, поговорки и т.д.

Был некакой старик, и очень был богат,

Боярам был набитый брат...

В богатстве он до самой глотки...

(«Старый муж и молодая жена».)

«И мыши карачун дала» («Мышь и слон»), «Шершни на патоку напали И патоку поколупали» («Шершни»), «Вор, высунув язык, бежит...» («Пустынник»), «Я мышлю так и сяк» («Старик со своим сыном и осел»); «Не знает он аза В глаза» («Одноколка»). Примеров таких разговорных выражений можно было бы привести множество, так же как «комических слов» – загаркали, глотка, хвостишком верть, взрючено (навалено), дюже, вопит и т.д.

Сатиры и эпиграммы. К басням Сумарокова и в тематическом, и в стилистическом отношении близки его сатиры. Собственно, они отличаются от басен главным образом размером (александрийским стихом), да и то не все, так как превосходная сатира «Наставление сыну» написана вольным ямбом. Сатиры, конечно, не имеют сюжета. Они представляют свободную живую стихотворную речь, злую инвективу, поучение, изложенное столь же резко, как и бесконечные «отступления» в баснях Сумарокова. Интонация произносимой речи в особенности явна в сатире «Пиит и друг его», построенной как диалог.

К этой же группе жанров относятся и эпиграммы Сумарокова. Подобно французским эпиграммам XVII–XVIII столетий, традиции, восходящей еще к Маро и потом к Ж.-Б. Руссо, большинство эпиграмм Сумарокова не направлены против определенного лица, а представляют собою коротенькие новеллы в несколько строчек или зарифмованные анекдоты, или же просто остроумное рассуждение поэта на жизненные темы, например:

«Я обесчещена», пришла просить вдова;

Однако знал судья, кто просит такова.

«Чем?» спрашивал ее. – «Севодни у соседа» –

Ответствовала та. – «случилася беседа.

Тут гостья на меня так грубо солгала:

Уж ты де во вдовстве четырех родила».

Судья ей говорил: «Плюнь на эту кручину;

Стал свет таков, всегда приложат половину».

Или:

Не вознесемся мы великими чинами,

Когда сии чины не вознесутся нами.

Великий человек, великий господин,

Кто как ни думает, есть титул не один.

Великий господин, кто чин большой имеет,

Великий человек, кто много разумеет,

Лок не был господин великий в весь свой век.

Ни конь Калигулин великий человек.

Эпиграммы Сумарокова – это забавные карикатуры на быт, все тот же дворянский быт, и на социальные беды дворянства, которые Сумароков клеймил в сатирах и баснях.

Лирика. Современники Сумарокова, превозносившие до небес его басни, считавшие его трагедии одним из величайших достижений европейской литературы, почти ничего не говорят о его личной, интимной и прежде всего любовной лирике, о его песнях, элегиях, «разных одах» и, наконец, о том обширном разделе его поэзии, который он называл «духовными» стихотворениями. Между тем именно лирика Сумарокова, не его официальная лирика похвальных од, а именно лирика чувства и настроения едва ли не является той частью его творчества, которая более других эстетически жива и действенна до сих пор.

Конечно, и в своей лирике Сумароков остается классиком; он не изображает в стихах чувствующую и переживающую личность в данных конкретных бытовых условиях; он стремится дать в лирике обобщенный анализ как бы человека вообще. В этом отношении характерна его любовная лирика. Она дает изображение любви «в чистом виде», без примеси «случайных» обстоятельств. Сумароков говорит в своих песнях или элегиях только о любви, несчастной или счастливой. Никакие другие чувства и настроения не допускаются в стихотворения о любви, и таким образом создаются своеобразные искусственные условия для лирического анализа одного-единственного чувства. При этом в соответственных стихах мы не найдем также черт индивидуальной характеристики любящего и любимой или любящей и любимого.

Перед нами – человек вообще и детальное «разумное» рассмотрение его чувства. В лирическое стихотворение Сумарокова не имеют доступа также факты, события подлинной жизни. Так, мы не узнаем из любовного стихотворения, посвященного теме разлуки с любимой, ни почему уехала возлюбленная, ни куда она уехала, ни где происходит действие, ни кто такие герои стихотворения; никакие детали ,быта не проникают в него. Мы не узнаем, к одной и той же женщине написаны десятки любовных обращений Сумарокова или к различным, так как героиня этих десятков стихотворений – не определенная женщина, а женщина вообще. Таким же образом и тот человек, от лица которого написано стихотворение, вовсе не сам Сумароков, а отвлеченно построенный образ идеального влюбленного. Сумароков писал песни от лица мужчины и от лица женщины совершенно одинаковым методом, не различая разницы тех и других, потому что его герой-мужчина столь же мало выражает его самого, сколь и его героиня-женщина. Самый текст любовной песни или элегии Сумарокова состоит из повторяющихся формул, неиндивидуальных и лишенных специфики выражения характера; это формулы анализа, как бы математически ясного и потому всегда себе равного.

Тем не менее психологическая содержательность любовной лирики Сумарокова была для его времени чрезвычайно велика, как и историческое значение ее*. Досумароковская лирика была примитивна. Она только поставила новую и важную тему, тему любви не как физического влечения, а как высокого чувства, но не могла найти новых форм для воплощения этой темы. Это сделал именно Сумароков. Впервые он создал язык любви, язык чувства вообще, пусть обедненного отвлеченностью классицизма, но все же искреннего, тонко анализированного и подлинно художественно изображенного. Например:

* См.: С и п о в с к и и В. В. Русская лирика. Вып. 1. 1914.

Тщетно я скрываю сердца скорби люты,

Тщетно я спокойною кажусь:

Не могу спокойна быть я ни минуты,

Не могу, как много я ни тщусь.

Сердце тяжким стоном, очи током слезным,

Извлекают тайну муки сей:

Ты мое старанье сделал бесполезным:

Ты, о хищник вольности моей!

...Зреть тебя желаю, а узрев мятуся,

И боюсь, чтоб взор не изменил:

При тебе смущаюсь, без тебя крушуся,

Что не знаешь, сколько ты мне мил:

Стыд из сердца выгнать страсть мою стремится,

А любовь стремится выгнать стыд:

В сей жестокой брани мой рассудок тмится,

Сердце рвется, страждет и горит.

Задача Сумарокова заключалась именно в том, чтобы, не выдумывая чувства, уловить в словах его правду, – как он понимал это, его общую общечеловеческую сущность. В эпистоле о стихотворстве он так учит писать песни, явно отметая практику петровского песенного стиля:

Слог песен должен быть приятен, прост и ясен;

Витийств не надобно; он сам собой прекрасен;

Чтоб ум в нем был сокрыт и говорила страсть;

Не он над ним большой, имеет сердце власть.

Не делай из богинь красавице примера,

И в страсти не вспевай: «Прости, моя Венера,

Хоть всех собрать богинь, тебя прекрасней нет.»

Скажи, прощаяся: «Прости теперь, мой свет!

Не будет дня, чтоб я, не зря очей любезных,

Не источал из глаз своих потоков слезных,

Места, свидетели минувших сладкий дней,

Их станут вображать на памяти моей.

Уж начали меня терзати мысли люты,

И окончалися приятные минуты:

Прости в последний раз, и помни, как любил», –

Кудряво в горести никто не говорил;

Когда с возлюбленной любовник расстается,

Тогда Венера в мысль ему не попадется.

Может быть, именно самая тема любовной лирики Сумарокова, чувство человека, уменьшала в глазах его современников, верных принципам классицизма, ее ценность. Однако мы можем утверждать, что такое отношение к ней было только в теории, признававшей песни жанром второстепенным, как бы бытовым, поскольку песни были рассчитаны на живое музыкальное исполнение, а не на чтение. Характерно, что сам Сумароков, написавший около ста тридцати песен, не печатал их почти совсем. Между тем несомненно, что песни Сумарокова имели большой успех, начиная с 1740-х годов; Сумароков, по-видимому, и прославился прежде всего своими песнями. Они пелись всеми: и в среде дворянской молодежи, и среди разночинцев, студентов, поповичей, купеческой молодежи; они становились городским фольклором, неудержимо врываясь в жизнь, в быт; они распространялись и прямо «с голоса», и в списках. Без сомнения, в своеобразной учительной функции заключалось для самого Сумарокова оправдание его любовной лирики. Он не только и не столько описывал и анализировал те чувства, которые есть, которые были бытовым явлением его временив он показывал, как надо любить. В ряде его песен, как и в его идиллиях, появляются пасторальные мотивы; идеальные пастушки его пасторальной лирики также не похожи на эротических селадонов светских гостиных и придворных балетов на французский лад; их чувства свободны от предрассудков и условностей, но они невинны и чисты. Пастушеская Аркадия Сумарокова – не декорация для изысканного распутства, а мечта о незапятнанной чистоте человеческих отношений, не испорченных денежными интересами, ложью и неправдой современного Сумарокову общества.