Читать интересную книгу Первомост - Павел Загребельный

Опять-таки по другим причинам очень медленно распространялись вести о событиях в далекой Англии, где большинство людей пришло к выводу, что король Иоанн злоупотребляет властью. Народ взялся за оружие, и на лугу возле Темзы короля заставили подписать Великую Хартию, где была и такая статья: "Ни один свободный человек не будет задержан, или заточен, или лишен имущества, или объявлен вне закона, или каким-либо другим способом обездолен, и мы (то есть король) не пойдем на него и не пошлем против него иначе, как только по законному приговору равных ему и в соответствии с законом страны нашей".

Ибо какая там Англия, и зачем она, и зачем всё, если каждая земля имеет свой обычай, свои правды, и Мостище тоже имеет, а всё - в руках у Воеводы.

Такое можно было бы сказать о послах папских, которые тем временем сидели за трапезой у Мостовика, однако никто не говорил этого: ни хозяева - из-за своей неосведомленности, ни гости - из-за своей осторожности, для хозяев, олицетворяемых Воеводой, приятно было отомстить хоть чем-нибудь киевскому тысяцкому, который изгнал из города послов, для доминиканцев крайне важно было незаметно выведать, сколько смогут они просидеть в этом уютном дворе и смогут ли вообще здесь задержаться и, таким образом, дождаться прихода Батыя, ибо искать его где-то дело обременительное, сюда же он придет непременно.

Тем временем велся разговор осторожно-благочестивый. Стрижак все-таки сумел вынудить отцов доминиканцев послушать хотя бы об одном из чудес святого Николая, на этот раз уже о чуде киевском, то есть неповторимо собственном. Как взял один киевский муж жену свою и чадо свое, да и поплыли в лодке к Вышгороду поклониться святым мученикам Борису и Глебу. Приготовил свечу, и фимиам, и просвиры, и веселился духовно, и поклонился, и возвращался радуясь... Жена же воздремала и уронила дитя в реку, и оно утонуло, яко камень тяжкий. "О горе мне! - заплакал этот человек. - Святой Николай, почто верим тебе, ежели не уберег чада моего от утопления?"

А когда приплыли они в Киев и вышли на берег, то узнали, что в Софии возле иконы святого Николая найдено их дитя, вымокшее, но живое и здоровое. Вот так и город этот над Рекой всегда будет стоять неколебимо, и все, что рядом с городом, - тоже не сдвинется с места. Их мост также, а с мостом и Воевода.

Дабы не остаться в долгу, послы рассказали малость о своем святом Доминике. Завещал он ученикам своим высочайшую чистоту, ибо сам рожден был непорочно, был свободен от греха первородного. Изгнал из трех женщин сатану, который в образе черного кота взобрался наверх по веревке колокола и исчез. Спас монахиню, которая хотела покинуть монастырь для мирских наслаждений и была наказана за греховный помысел. Сморкаясь, она оставила в платочке собственный нос. Лишь молитва святого Доминика возвратила на место этот греховный нос.

Доминиканцы были весьма скупы в речи своей. То ли на них повлияло то, что за столом у Воеводы лишь Стрижак разглагольствовал неугомонно, а остальные молчали, насыщаясь едой, как Мытник и его жена, или равнодушно посматривая на чужестранцев, как Немой и его дочь, или сверкая хитрыми глазищами, как это делала половчанка, сразу же прикипевшая взглядом к веселому Венедикту и время от времени подававшая Шморгайлику знак, чтобы тот наливал поляку мед. А может, не имея в запасе столько историй, как у Стрижака о святом Николае, предусмотрительно не спешили, дабы хватило их на более продолжительное время, поскольку, наверное, твердо решили сидеть здесь, пока мимо придет гнев божий, то есть Батый, а уж тогда, передав послание и подарки от папы грозному хану, отправиться в обратный путь, далекий и не менее обременительный, чем это было до сих пор.

Если Мостовик оставался загадочным не только для своих мостищан, но и для всех чужестранцев, в данном случае для доминиканцев, то послы превосходили всех ранее виденных осторожностью.

Трапеза уже приближалась к концу, а главное еще и не было сказано. Воевода не выдержал и незаметно кивнул Стрижаку, поощряя его спросить о том, что интересовало его прежде всего. Стрижаку не нужно было напоминать дважды. Он придвинулся поближе к Джованни, ткнул пальцем в Венедикта, чтобы он переводил, и начал свою речь так:

- Слово мое грубое на вид, но сладкое на вкус, якоже и пчела лютая есть, но плод ее сладок бывает...

Доминиканцы выслушали это и промолчали. Что можно сказать в ответ, если вопрос еще не задан?

- Вот вы направляетесь прямо в пасть огненную к нечестивому Батыю, продолжал Стрижак, - и отвага ваша не может сравниться ни с чем ни на земле, ни на небе. Истинно глаголю. Но для чего сие? И что везете Батыю мир или проклятье?

Вопрос был задан очень прямо и остро, молчать дальше было негоже. Поэтому Джованни, хотя и без видимой охоты, вынужден был ответить:

- Везем Батыю харатию, собственноручно писанную самим святейшим папой.

- А что в этой харатии? - не унимался Стрижак. - Ведь не допустят же вас к хану, пока не расспросят обо всем и пока обо всем вы не скажете.

- Откуда же ведомо об этих расспросах, ежели вы ничего не знаете про ордынцев и не можете заслать к ним своих лазутчиков? - спросил чуточку словно бы даже насмешливо Гильом.

- Кто сидит при мосте, все ведает, - уклончиво ответил Стрижак. - А молвлю то, что будет с вами непременно. Спросят, и вы должны будете ответить, иначе заподозрят, что вы лазутчики, и погибнете напрасно и без славы.

- Харатию велено передать в собственные руки Батыя, - снова заговорил Джованни, - в ней же святейший папа предлагает хану мир и призывает его принять нашу веру, уполномочив нас, ежели возникает необходимость, крестить Батыя. Ежели Батый пожелает получить веру из рук самого папы, то и тут ему не было бы помех. Таковы наши условия, требование же: чтобы прекратил завоевывать христианский мир, остановился и дальше не шел.

- Где ему надлежит остановиться? - допытывался Стрижак.

- Перед землями святейшего папы.

- Стало быть, ежели передать, к примеру, Киев под папскую руку, то и перед Киевом, чтобы остановился Батый?

- Истинно.

- А ежели признаем вашу власть над мостом, то и перед нашим мостом?

- Истинно. Все в руке божьей.

- Бог у нас один и тот же, - напомнил Стрижак совершенно трезво, словно бы и не пил ничего сегодня.

- Надобно, чтобы и служение ему было одинаковым, - сурово произнес Джованни.

- Лепо, лепо, - вмешался наконец Мостовик, - будете моими гостями и получите здесь всё.

Но, произнося эти слова, Мостовик вряд ли предполагал, что слова его, быть может впервые здесь, в Мостище, будут истолкованы довольно странным образом. Отцы доминиканцы не стали сидеть на воеводском дворе в ожидании манны небесной. Уже на рассвете следующего дня разбежались они, будто мыши, по Мостищу, вынюхивали и выведовали всё, не зная языка, пускали в действие пальцы рук, уподобляясь Немому, сам Джованни наскочил на Немого и попытался объясниться с ним при помощи жестов, насмешив этим охранников моста, доминиканцы тащили повсюду с собой и поляка Венедикта, но тому понравилась корчма Штима, и он засел там твердо и надолго, отмахиваясь от своих назойливых отцов, не пугаясь их угроз, потому что тут все-таки мир был не латинский, а славянский. Незнание местного языка не помешало отцам доминиканцам вынюхать все, что их интересовало, и когда за трапезой на следующий день не заметили они Стрижака, то вельми обеспокоились и спросили Воеводу о его ближайшем слуге. Мостовик пробормотал что-то невразумительное. Послы заметили, что и вчерашнего виночерпия не видно, за столом уже прислуживает какая-то залепленная до самых бровей рыбьей чешуей баба. Тогда они снова Спросили Мостовика, на этот раз уже о Шморгайлике, спросили без назойливости, из простого любопытства, отдав должное уменью Шморгайлика наполнять чаши пирующим, каждый раз исчезая и появляясь бесшумно, аки дух святой. И снова Воевода отделался какой-то невразумительной скороговоркой, ничем не выказывая своей обеспокоенности, потому что вряд ли он и вообще умел беспокоиться, но все же в душе у него возникла тревога, он даже разгневался на такое неожиданное ясновидение загадочных доминиканцев.

На этом, кажется, все и закончилось, однако наступил новый день, снова нужно было сидеть за столом под пристальными взглядами босоногих странников, и снова досаждали они вопросами, где Стрижак и Шморгайлик, и любознательность свою выражали еще тоньше, еще скрытнее, умели завернуть жар нетерпенья в пепел равнодушия - пригодилась наука ухода за кострами!

Доминиканская проницательность переходила всякие границы. Выдать Воеводу не мог никто, в этом Мостовик не имел сомнения, ведь он в первую же ночь по прибытии послов сам снарядил из Мостища Стрижака, а вместе с ним и Шморгайлика, при этом не было никаких свидетелей, подслушивания и подглядывания тоже быть не могло, для того и присоединил Шморгайлика к Стрижаку. А еще хотел, чтобы Шморгайлик был его глазами и ушами, чтобы прослеживал каждый шаг и каждый поступок Стрижака в том важном деле, на которое их послали.