Читать интересную книгу Остров Буян - Степан Злобин

Мочальный куль давно был растоптан ногами озлобившейся толпы, мука смешалась со снегом и кровью, капавшей из носу и разбитых зубов вора. Силы его иссякали под частыми ударами, сыпавшимися с разных сторон. Он протянул руки, жадно схватил воздух, вскрикнул, качнулся и повалился на четвереньки…

— Геть с дороги! С дороги! — крикнул возница с саней, запряженных парой, в которых сидел, запахнувшись шубой и развалясь на сене, сын боярский Туров.

Въехав в Петровские ворота, в узкой улочке, позади дворянских санок, остановился длинный обоз крестьянских саней, укрытых рогожами.

— Что стряслось? Что за битва? — выкрикнул Туров. — Места иного нет для побою!..

Он торопился, заметив давно уже, что его догоняет какая-то вереница саней. Он боялся, что это немец для скупки, и гнал обоз. Задержка его разозлила.

— Тебя не спрошали, где бить! — дерзко ответил молодой посадский.

Туров выхватил из руки возницы длинный ременный кнут, нетерпеливо вскочил в санях и хлестнул по лицу посадского крикуна.

Тот в бешенстве кинулся на обидчика. Сиротка схватился за саблю.

— Братцы! Бьет горожан сын боярский, — вскрикнул побитый малый, попятившись перед саблей.

— Бей Мишку Турова! — закричала звонкоголосая баба в толпе. — Мы тут голодны сидим, а он, вишь, обозами хлеб Емельянову тащит!

Бросив недобитого вора, вся толпа теперь повернулась против Сиротки. Рассвирепевшим горожанам было мало одной жертвы. Медленно окружали они сына боярского. Ямщик соскочил с облучка, чтобы попытаться вывести коней из толпы под уздцы.

— Мамыньки! Мишку мово за что же? Голубчики, Мишку мово! — закричала девка, сидевшая на облучке у Сиротки.

— Мишке твому давно бы свернуть башку! — крикнули ей из толпы.

— Куды ж меня, молодушку, вдовой! Не трожьте его — хлеба воз подарю вам, берите любой позади, только Мишку не трожьте! — запричитала девка.

— Что, дура, врешь?! — крикнул Туров и ткнул ее кулаком в шею.

Девка вдруг обернулась и смазала сына боярского по носу.

— Не поспел жениться — дерешься! — выкрикнула она густым басом.

Туров плюхнулся в сани на сено. Толпа заревела хохотом.

Молодуха прыгнула с облучка к нему в сани и, не давая опомниться, влепила ему затрещину в ухо.

— Пропаща душа, дерешься! На то меня маменька с бачкой за сына боярского отдали замуж! На то меня поп с тобой венчал! — голосила она, продолжая лупить обалделого Турова.

— Любовь да совет молодым! — подзадоривали с хохотом из толпы.

— Вот так молодка! Наддай еще!..

— Братцы, брешет она! — закричал сын боярский.

— Кто брешет?! Я?.. Я?! — орала рассвирепевшая молодуха, одной рукой схватив за глотку, другой колотя по расплывшейся роже Сиротки. — Братцы! Коль так, забирай все приданое мое. Тащи с возов хлеб, не жалко! — гаркнула девка.

Бросив Турова, выскочила она из саней, подбежала к первому возу и, живо содрав рогожу, сбросила на дорогу куль хлеба.

— Бери, кому надо!..

Куль разорвался. Зерно широкой струей потекло на снег.

— Что творишь, окаянная! — крикнул мужик-подводчик.

— Стой, проклятая, стой! — взвизгнул Туров.

— Сыплешь куды добро! — завопила женщина из толпы и стала горстями сбирать в подол рожь.

— Подбирай! — заорали в толпе.

Несколько человек окружили куль.

— Бери, кому надо! — громче прежнего голосила девка.

Со второго воза куль хлеба упал на дорогу, третий, четвертый…

Толпа не стерпела. Все бросились на обоз…

— Братцы, братцы, ведь хлеб-то не девкин, а мой! — бормотал растерянный Туров. — Братцы, девка-то — не девка, а малый… Братцы!..

Туров расставил руки, как хозяйка, ловящая кур, хотел не пускать толпу… Какой-то посадский зуботычиной сбил его с ног… Толпа затоптала его у первого воза…

Девка, вскочив на один из возов и вложив в рот три пальца, свистнула богатырским свистом.

Никто в сумятице не заметил, как скрылась Сироткина молодая жена, как, выбравшись на четвереньках, пустился бежать сам Сиротка, как запнулся он за ноги мертвеца у Емельяновой лавки, вскочил и пустился дальше.

Емельяновские приказчики поспешно заперли лавку и торопливо ушли — подальше от греха.

— Вишь ты, нескладный-то малый! Много ли в шапку войдет! Ты опояшься потуже да в пазуху сыпь, дай подсоблю, — говорила немолодая торговка рыжебородому мужику, только что битому толпою за покражу у мертвеца и теперь подбиравшему в шапку кучку зерна вместе со снегом.

— Да ты с кулем ему дай, с кулем, пусть несет, дети малые у него, вишь, дома! — кричала вторая.

В Петровских воротах, запруженных буйствующей толпой, застряли широкие расшитые сани воеводского сына Василия.

4

Не в силах больше терпеть дороговизну, опасаясь, что Федор не остановится на полдороге и, как прежде с солью, так теперь с хлебной скупкой приведет к голоду и болезням весь город, толпа человек в триста меньших и середних посадских с утра направилась ко владыке Макарию просить заступничества за город и управы на Федора. Посадские шли к архиепископу, а не к Собакину, потому что все видели, что воевода дружит с Федором Емельяновым, и не надеялись на его справедливость.

Выборные посадских — с десяток человек «лучших» людей — вошли к Макарию в келью, пока остальные толпой ждали у Троицкого двора. Толпа горожан у дома архиепископа возрастала с каждой минутой.

Макарий, узнав о приходе посадских, понял, что настало его время показать воеводе свое значение.

Величавый и вместе кроткий сидел Макарий в кресле, перебирая янтарные четки, когда возбужденно и с шумом вошли к нему земские старосты Подрез и Менщиков, торговый гость Устинов, несколько уличанских старост, ремесленных старшин и выборные монастырских посадов.

Со смирением и кротостью поднявшись навстречу, Макарий благословил их и, прежде чем спросить, для чего они явились, сам стал на молитву, а за ним, поневоле умолкнув, повернулись к иконам и пришедшие горожане.

— С чем пришли, дети? — тихо спросил Макарий, окончив молиться, когда прошло достаточно времени, чтобы все успокоились.

— Смилуйся, владыко, вступись за сирот! Пропадает город от Федькина воровства! — сказал всегородний староста Подрез. — Без хлеба сидим: метится Федор за прошлый год. И воевода ему потакает. Усовести воеводу, владыко!

— Вам, земским людям, самим бы судить в тех делах, аль воеводе — не мне: не те времена ноне! Церковь божью кто слушает! Голосу слуг господних кто внемлет! Сами умны: в мирских делах не по божьим законам живете — по человечьим неправдам, зато сатана соблазняет, — ответил Макарий.

— Молим, владыко! — поддержал второй земский староста, Семен Менщиков. — Нет у нас прибежища, кроме тебя.

— Оттого и неправды у нас, что бога забыли, — подсказал Мошницын.

— К воеводе шли бы с покорностью просить мирской правды, — упорно твердил Макарий.

— Владыко святый, да ты рассуди, — возразил Гаврила Демидов, — мы к воеводе пойдем, а он разом Федьку к себе на совет прикликнет — что толку! Да и зол на город воевода за извет, который, сказывают, кто-то в Москву послал. А мы воеводе не прочь поклониться и миром правды просить, да без Федора. Призови к себе воеводу, владыко!

— Воевода к монаху смиренну поедет ли? — возразил Макарий, про себя уверенный в том, что Собакин не посмеет отказаться и при всем народе явится к нему для совета.

У Макария с воеводой были свои счеты: как-то раз Макарий в соборе сказал проповедь о бесчинцах, забывших бога, и народ, бывший в церкви, принял ее как намек на Ваську Собакина. Воевода приехал тогда ко владыке.

— Ты что же, отец святой, на властей градских возмущаешь толпу! — со злостью сказал Собакин. — Так-то добру между нами не быть… Услышал чего неладно, призвал меня на совет да сказал подобру. Я и сам кого надо уйму! А ты смущенье умов заводишь!

Воевода не стал ждать ни объяснений, ни оправданий владыки. Он вышел вон и уехал. Но с тех пор вот уже около года ни разу ни в чем воевода не советовался с Макарием по городским делам.

Макарий знал, что в городе с каждым днем возрастает недовольство Собакиным, недовольство, которое, того и гляди, прорвется в мятеж.

Выступить миротворцем города, примирить воеводу с народом и успокоить людские умы, обретя вместе с тем доверие воеводы и его уважение, — значило с достоинством выйти из трудного положения, которое утомило владыку.

Макарий призвал келейника[193]:

— Тотчас беги к воеводе. Скажи: дескать, я со смирением умоляю спокойствия ради града сего и ради избытия смуты — приезжал бы не мешкав.

Сам Макарий видел, что среди пришедших к нему людей нет явных бунтовщиков, но спешил представить себя перед воеводой избавителем города.

Воеводский дом стоял тут же, в Крому, и народ с нетерпением ждал возвращения келейника от воеводы.