Учительская, книжная ученость - ничто. Но она же - и всё, если...
Знак - сигнал душе: перенесись к обозначенному предмету; или точнее: не к предмету, а к познанию предмета. А знаки-слова не нужны, потому что учит истина, никак не выговариваемая словами-знаками, ведь истина - Христос. Столь же бессильны слова и для того, чтобы выговорить душу говорящего. На экране души - нетленный лик Истины-Христа-Учителя. По-учительски тщательные слова искусили-навели, подвигли к познанию того, кто учился. Именно тогда в момент самоисчерпаемости книжно-учительского дела - искушенный этой словесно-знаковой ученостью ученик доподлинно остается один на один со смыслом, постигаемым "внутренним", христолюбивым, человеком. В исторической перспективе - святой Франциск: лучший ученик Учителя. А будущие - в логическом плане бывшие - Алкуиновы казусные "дискурсии" и умение критически читать (когда - в духе грядущего Абеляра - под подозрением авторитетный текст) оказываются для исповедального слова Августина менее всего нужными. (Менее всего... Но были же!) Зато очевидно нужен опыт самостановления свершение земной судьбы собственной души. И тогда трактат Августина "Об учителе" (в логическом плане) - рефлексивно-софистическая преамбула к его же "Исповеди" на фоне ясноречивой главы из "Града...". Пожалуй, что так. Но такая преамбула, которая как бы запечатлела в себе ждущие своего часа положительные уроки всех трех: Алкуина-натаскивателя - "тестолога", Абеляра - критика-книгочея, Франциска-нравоучителя из "Цветочков". Положительные уроки всех трех (и даже четырех: еще и Августина-"схоласта"). Франциск живущий - Августин самостановящийся. Как раз тот Августин, избывший в себе учителя ради себя-исповедника, вдруг ставшего всем. Всё как Смысл, никакой учительской ученостью не схватываемый. Смысл, ставший единственным и всецелым содержанием Урока Августина "Как быть учителем", апофатически представившего "внутренним образом учащую истину" на фоне и в контексте бессильных и незначащих ученых слов, странным образом обернувшихся всесильными и всезначащими словами, с помощью которых так замечательно выговорен несчастнейший из несчастных - галилейский учитель: в "Исповеди" Августина выплаканный, в жизни Франциска "сыгранный" (увидеть сие ещё предстоит) - изображенный-преображенный.
КАК ТАМ БУДЕТ В ГРЯДУЩИХ ВЕКАХ со словом исповедальным? Научит ли кого и чему этот личный опыт индивидуальной души?..
Едва ли научит. Вот кошка идет по экономно узкому карнизу десятого этажа современного блочного дома. Личный опыт грациозно ведёт её по узкой смертельной для иного зверя - полоске. Но опыт иной - её же, не менее личный и столь же охотничий - вынуждает эту кошачью морду заглядеться на промельк птички внизу... И что бы вы думали? Полетела с летальным...
Смертный жизненный опыт...
Теперь уже точно знаю: не научит. Но... вспомнится. И на том спасибо...
ВСЕ ПРОГРЕССЫ РЕАКЦИОННЫ, если рушится человек...
Эти слова Андрея Вознесенского очень кстати в наших сегодняшних спорах - как быть во всех смыслах. Речь в наши дни идёт о человеке "частичном" (говоря в терминах Маркса), представшем перед высокими технологиями разъятым, утратившим собственную целостность. А должна идти - о само-деятельности личности. Это и есть проблема "высокой технологии" сохранения универсальной полноты человека, входящего в неведомое.
Как сделать так, чтобы сохранить эту целостность - целостность человеческого существования перед лицом разымающего человеческую сущность обесчеловеченного техницизма, выдающего себя в определенных ситуациях за подлинный прогресс? Как собрать человека в Человека?
Это - дело самого человека. Человека исторического. Дело его личной воли, личного ума и личного чувства. Необходимо сознательное обращение к истории, но такое к ней обращение, чтобы ретроспектива стала перспективой созидания самого себя из себя же самого. Исцеление историей. Живою водой Истории. Может быть, той самой, которая воспроизводится вот здесь - на этих страницах этой книги.
Само-созидание... И такие опыты человечество уже ставило. Точнее: каждый раз их ставил отдельный человек; но человек-поэт, человек-художник с особенной силой. И с тем большей, чем драматичней, переломней было время. Началом же этого самосложения было исповедание себя самого перед самим собой. И, может быть, первый текст в этом роде - как раз тот самый: "Исповедь" Августина, ставшая классическим исповедальным словом, выплаканным на рубеже IV-V веков, на перекрестии античной и средневековой эпох. Исповедь перед самим собой. Общение с собой как с другим. Именно такую вот удивительную и всепокоряющую - логику самосложения, в эти давние времена и изобретённую, мы только что и лицезрели. Сошлись с ней. Соприкоснулись со способом этого самособирания, который был столь же нов и странен для школяра в те времена, сколь странен и нов для нынешнего школьника регламент работы на ЭВМ наиновейших поколений.
Теперь-то мы уже знаем, как это делалось тогда, знаем и то, как засвидетельствовалась и запечатлелась эта медитация ума и чувства, восставшая в себе самом для опознания себя в себе же и, значит, для спасения себя в своем человеческом качестве в это переломное время, убеждающая не одно поколение в этом удивительно продуктивном начале объективации самого себя - для зрения, слуха, ума - умного сердца и чувственного ума; научающая сознательной само-деятельности по само-сложению в критическом, мужественном и честном, самосознании-самопознании; по вызволению света из тьмы.
Знаем и последователей. Не учеников, конечно. Но внимательных и чутких читателей...
Жан-Жак Руссо, Альфред де Мюссе, Лев Толстой...
Каждый раз в своем времени, в своей надобе, силою, волей и любовью своей души. А цель одна - собрать себя из собственных частей; в целокупной полноте в надежде противостоять злу, - будь то травмирующая психику (в определенном повороте дела) электроника, омертвляющая ум и душу поп-культура, мегатонно-тротиловые чудовища, наконец...
И как результат - новая гармония, сообразность, соразмерность человека и мира.
Нынешнее время - время не только личного, но и коллективного исповедального и покаянного слова во имя новой, столь необходимой целостности каждого в отдельности и всех вместе. Во спасение. Ради осуществления братства творческих людей - в "коммунистическом далеке" всех людей, устрояющих собственным трудом лад в мире "высоких соприкосновений" человека с машиной, человека с человеком, человека с самим собой в откровенности и самокритичности исповедального, созидательного слова. Ради человека, понимающего боль мира, как понимал эту боль Гейне: "Мир раскололся пополам, и трещина прошла по моему сердцу". Трещина прошла, а человек остался цельным.
Останется ли?..
И ВНОВЬ ВГЛУБЬ - в одиннадцатый и двенадцатый века; но через слово поэта века нынешнего:
Как будто бы железом,
Обмокнутым в сурьму,
Тебя вели нарезом
По сердцу моему...
И оттого двоится
Вся эта ночь в снегу,
И провести границы
Меж нас я не могу.
Так сказал Борис Пастернак о возлюбленной. Но так мог сказать и Августин о возлюбленном боге. И о себе самом тоже. Так же сказали бы Абеляр с Элоизою друг о друге. Урок научения быть двубытийственным. Быть двубытийственным. Просто быть без всякого там научения. Но... быть в слове, в тексте. А текст следует уметь читать. Научить читать текст следует! Книгочей-одиночка против авторитетного текста. Против авторитета, чья в тексте данная воля распространяется на всех. Значит, один против всех?..
А ГДЕ ЖЕ ЗАКЛЮЧИТЕЛЬНЫЙ ЗОНГ о смертном миге, вместившем вечность? Вот он:
От первого лица во времени прошедшем
Не представим глагол
Единственный причем.
"Я умер",
Так сказать дано лишь сумасшедшим,
Что любят прихвастнуть намного раньше, чем
Свершить глаголом сим означенное дело.
А тут иное всё.
Вкруг пальца смерть обвел.
Отпело.
Отжило.
Отбыло.
Отболело.
Отпеть.
Отжить.
Отбыть.
Но не сказать глагол.
А вот покуда жил, то пребывал я между
Деянием и тем, что им я называл.
Любил и целовал.
Но к строкам писем нежных
Целую и люблю
Всегда я прибавлял.
Я умер, не назвав того, что сам исполнил.
Как птица, как душа, как выдох или вдох,
Как песенка, как рог,
Что до краев наполнен
Маджари золотым.
Или, как дай вам бог.
Но прежде, чем уйти в чистейшее деянье,
Все имена-дела в реестр последний свел.
И перецеловал все вещи мирозданья.
И лишь тогда отбыл в несказанный глагол.
УРОК АБЕЛЯРА,
который,
с церковью в споре,
учил не чтить,
а читать
священные книги,
в надежде подвигнуть
послушливых и боголюбивых