еле пробиваясь из груди.
Как-то слишком быстро настает момент расставания. По дороге к Франсин, куда меня подвозит Алекс, мы оба молчим. Мне почему-то дико тоскливо, дождь собирается, и мысли о многочисленных потерях наводят уныние.
В тот вечер с Франсин Грей мы говорим о ее матери и об «одиночестве». Надо помочь заполнить пустоту, образовавшуюся после потери Гены.
– Как?
– Да, одиночество, как ты говоришь, или, скорее, уединение, разнолико, – задумываюсь я. – Порой так остро не хватает его. Ведь это одиночеству мы обязаны лучшими творениями духа, ума, даже физического совершенства. Остаться наедине с книгой, с восходом солнца, своими мыслями, листом бумаги, музыкой – разве это не счастье? Мать мне возражала: «Да, это действительно счастье. Но когда ты можешь в любой момент прервать одиночество и встретиться, с кем ты хочешь. А когда это уже невозможно, человека нет или люди избегают тебя, им не нужна чужая старость – это совсем другое». Наверно, она права.
«Когда мы поженились, – говорит Франсин, – мы с Кливом жили на ферме, у нас были лошади, куры, много животных. Клив на двенадцать лет старше, и у нас началась жизнь, по которой я так скучала. Это было прекрасное одиночество. Одиночество семьи. Отдельность ее от людей. Мы все делали вместе, все вчетвером с детьми. Я работала за столом только в свободное от фермы время. Ты помнишь, как это у Вирджинии Вулф? Кстати, это полное невежество, что у вас ее не читают, это замечательная писательница. (Читают. В «Новом мире» уже опубликован ее роман «На маяк». – З. Б.) Так вот, она говорила, что «работа женщины – на украденное время», имея в виду – как основную – домашнюю работу и воспитание детей. Однако я знаю писательницу, которая известна во всем мире, но когда я ухожу от нее, то думаю, что она заплатила за это одиночеством. И предпочитаю свою жизнь. Я думаю, настанет время, когда женщины сумеют совмещать все свои роли – матери, жены и творческого человека, настанет век, когда женщины смогут полностью осуществляться, не зарывать в землю свои таланты.
– Ты убеждена, что настанет?
– Не знаю. Мир сейчас стал гораздо более хрупким. Раньше он был бетонированный, теперь он как хрустальная ваза. И этот СПИД, когда страдают совсем безвинные! Оказалось, что в ФРГ у детей был привнесен СПИД даже не родителями, а шприцем с прикормом.
– Да, у нас тоже открылись случаи СПИДа у детей, – заражаюсь я настроением Франсин Грей. – Эти случаи обошли все газеты мира, дети из Элисты, в Калмыкии, стали первыми жертвами. Раньше были правила жизни, незыблемые истины, которые мы исповедовали. Плодоносящая земля, миролюбие женщины, «кладовая витаминов» – овощной рынок. Сейчас все это размыто, нет никаких правил. Пестициды, нитраты, искалеченные уже в чреве матери дети. Обрушивается Чернобыль, и в одно мгновение ломается судьба сотен тысяч. Мои современницы там долгие годы будут шарахаться от травы, деревьев с опадающими радиоактивными листьями, бояться есть непроверенное мясо и пить молоко, выплеснуть себе на голову дождевую воду, когда моешь волосы. Ведь тому, что случилось в Чернобыле, нет аналога. Еще вчера все было иначе – люди шли из института, с работы, говорили по телефону, кому-то обещали помощь, строили планы, назначали встречу, и все-все это рухнуло для них навсегда. Не от стихийного бедствия или вражды друг к другу, а от преступной халатности, равнодушия и беспечности людей, которые не предотвратили бедствия. Странный парадокс конца нашего века – с одной стороны, мир становится свободнее, интереснее, комфортнее, люди постигают милосердие к глухим, немым, искалеченным; общество задумалось о среде обитания, и в то же самое время планета превращается в мертвую пустыню, приближается к экологическому краху, все более разжигается национальная несовместимость, перегрузки и стрессы толкают людей к наркомании, насилию. Сегодня человечество подобно двум встречным потокам – стремящимся и к созиданию, и к самоистреблению, болезни века усиливают одиночество людей.
«У меня никогда не было своего племени, к которому бы присоединялись новые эмигранты, – пишет в связи со своим пониманием родины Франсин (хотя “американский паспорт был с 1951 года”), – племени из земляков, которые бы жили в Америке. И поэтому одиночество как человека и поиски своего племени, к которому я могла бы присоединиться, – это одна из очень важных тем в моей прозе. У меня всегда было чувство, что я без корней и что я изолирована от чего-то. Так что если воспринимать Америку как нацию, то я, конечно, американская писательница… Но я не так “перемешена”, как другие эмигранты, я все равно одиночка, и у меня много корней в разных культурах».
Всегда возвращаясь к себе, прислушиваясь к стуку собственного сердца, Франсин Грей вела нескончаемые счеты с прошлым, цитируя и художественно преображая собственную жизнь, что привнесло в ее творения очень личную окраску. И неважно, пишет ли она о светском круге создателей моды или о русских женщинах. Охотно путешествуя, встречая все новых людей и идя навстречу новым обстоятельствам и идеям, она всегда оставалась верна родине своего дома. Тому миру, который питает ее своими соками, где она может углубиться в самое себя – себя, которая и есть главная тема ее книг.
Четыре женщины, четыре яркие индивидуальности, победившие нелегкие обстоятельства прошлого. Каждая из европейского детства перенеслась в американскую действительность, каждая прошла по своей параболе и стала известной. Ольга Андреева-Карлейль, Диана фон Фюрстенберг, Татьяна Яковлева, Франсин дю Плесси Грей. Все они преуспели в Штатах, каждая по-своему, они сохранили в Америке черты европейского мироощущения. Есть что-то неуловимо сходное в их поведении, складе характера, ощущении жизни, хотя они предельно несхожи. Поэтому понятие «европейки» для меня чисто условно, почти как литературный прием. Ведь каждая из моих героинь, приехав в Штаты из другой страны, естественно, в каком-то смысле сохраняет черты своей принадлежности детству, языку или культурным корням, хотя нигде в мире, как свидетельствует большинство эмигрантов, люди не ощущают себя столь «идентичными» со многими другими, как в США.
Удалось ли мне понять, как повлияла прививка американской цивилизации и культуры на юные европейские деревца, – не знаю. Мне просто хотелось рассказать об этих четырех женщинах, которые сумели достичь столь многого благодаря самим себе и стать частицей мозаики современной американской жизни.
1991 г.
Нэнси
Впоследствии она скажет, что дни пребывания в Москве и особенно в Переделкине были счастливыми днями ее жизни. Для Нэнси Рейган, сопровождавшей президента США в его единственной (к тому времени) поездке в нашу страну в 1988 году (завершившейся столь успешно), многие