Читать интересную книгу Мемуары. Избранные главы. Книга 2 - Анри Сен-Симон

Такие вот выгоды доставляют папы и римская курия церкви, и вот так они привлекают к ней души, главными пастырями каковых являются сии наместники Иисуса Христа, вверившего им оные души, и за то, как они пасли их, они ответят перед верховным Пастырем, который объявил св. Петру, а равно и другим апостолам, что царство его не от мира сего, и спросил у двух братьев, хотевших, чтобы он рассудил их спор насчет дележа наследства, кто поставил его судить или делить их, и отказался вмешиваться; и хотя примирение братьев было бы добрым делом, он поступил так, дабы указать пастырям и священникам, что у них ни под каким видом нет ни власти, ни прав в мирских делах и что они должны решительно воздерживаться от вмешательства в оные. Князь Куракин не делал тайны из этой истории про интерес царя к Риму. Все, кто знал его, слышали, как он рассказывал об этом; я обедал у него, он обедал у меня, и я много беседовал с ним и с большим удовольствием слушал его разговоры на самые разные темы.

Регент, оповещенный им о скором прибытии царя во" Францию морским путем, послал Либуа, одного из королевских дворян, с королевским снаряжением, лошадьми, каретами, экипажами, столами, постелями, дабы встретить царя в Дюнкерке и оплачивать все расходы по его проезду со всею свитой до Парижа, а также следить, чтобы ему воздавались почести, как королю. Царь собирался совершить стодневное путешествие. Для него меблировали апартаменты королевы-матери в Лувре, где проводились заседания советов, которые после этого распоряжения стали собираться у их глав. Герцог Орлеанский обсудил со мной, какого бы титулованного вельможу выбрать, чтобы он пребывал при царе в продолжение всего визита, и я посоветовал маршала де Тессе: он ничем не занят, умеет держать себя и говорить, приобретя навык общения с иностранцами в военных походах и переговорах в Испании, Турине, Риме и при других итальянских дворах, обходителен, учтив и, вне всяких сомнений, прекрасно справится с делом. Герцог Орлеанский счел, что я прав, и на следующий день послал разыскать маршала де Тессе и передать ему приказ. Маршал де Тессе всегда был в крайне скверных отношениях с герцогом Орлеанским, да и сейчас их отношения были весьма натянутыми. Испытывая затруднения в общении с регентом, он сделал вид, будто удалился от мира. Обосновался он в великолепных покоях в приюте для неизлечимых.[183] Еще один он занимал в монастыре камальдулов[184] близ Гробуа. Часть недели он проводил в этом своем городском жилье, а часть в загородном. И там, и там он позволял себе чревоугодничать, сколько хотел, и при всем при этом считал, что удалился от мира. Тем не менее он был обрадован тем, что его избрали принимать царя, быть при нем, всюду сопровождать и всех ему представлять. Это была роль по нему, и он превосходно с нею справился. Когда стало известно, что царь приближается к Дюнкерку, регент послал маркиза де Неля в Кале оказать ему прием и сопровождать до Бомона, поскольку только там должен был его встречать маршал де Тессе. Одновременно было велено подготовить для царя и его свиты особняк Лесдигьер,[185] поскольку возникли сомнения, не предпочтет ли он для себя и своих людей частный дом Лувру. То был просторный и красивый дворец, соседствующий с Арсеналом, и принадлежал он маршалу де Вильруа, который жил в Тюильри. Он пустовал, поскольку герцог де Вильруа был не из тех, кто живет на широкую ногу, и считал, что он расположен слишком далеко, чтобы там помещаться. Его целиком и с большим великолепием обставили королевской мебелью.

На всякий случай, чтобы не опоздать, маршал де Тессе приехал в Бомон за день до прибытия туда царя. Последний же прибыл туда в пятницу 7 мая в полдень. Тессе вышел встречать его к карете, удостоился чести отобедать с ним и в тот же день проследовал с ним в Париж. Царь изъявил желание ехать в Париж в карете маршала, но без него, а с тремя людьми из своей свиты.[186] Маршал же сопровождал его в другой карете. В Лувр царь прибыл в девять вечера и обошел покои королевы-матери. Он нашел их чрезмерно пышно убранными и освещенными, вновь сел в карету и отправился в особняк Лесдигьер, где и предпочел жить. И здесь он нашел, что покои, предназначенные для него, слишком великолепны, и велел поставить свою походную кровать в гардеробной. Маршал де Тессе, в чьи обязанности входило принимать царя и заниматься его столом, повсюду сопровождать его, быть всегда там, где он находился, тоже поселился в одной из комнат дворца Лесдигьер; ему пришлось изрядно потрудиться, повсюду следуя, а порой и бегая за царем. Вертон, один из дворецких короля, был назначен услужать царю, а также заниматься кормлением как его, так и свиты. Она состояла из сорока человек, и в нее входило около пятнадцати особ, весьма значительных по происхождению или по занимаемой должности, которые ели за одним столом с ним. Вертон был весьма неглуп, принадлежал к неплохому обществу, знал толк в хорошей еде и был любителем игры; он организовал в таком порядке услужение царю и сумел так вести себя, что царь проникся к нему исключительной приязнью, равно как и вся его свита.

Монарх сей вызывал восхищение своей исключительной любознательностью, неизменно интересуясь всем, что было связано с его планами в части правления, коммерции, просвещения, полиции; его любознательность распространялась на все, не пренебрегая даже самыми ничтожными подробностями, ежели впоследствии они могли оказаться полезными; при этом он показал себя человеком незаурядным и весьма сведущим, высоко оценивал лишь то, что этого заслуживало, неизменно проявляя блистательный ум, верность суждений и живую восприимчивость. Все в нем свидетельствовало об обширных знаниях и о некой непреходящей значительности. Высочайшее, благороднейшее, утонченнейшее и возвышенное величие, ничуть, правда, не стесняющее, когда он со всей непреложностью демонстрировал его, поразительно сочеталось в нем с учтивостью, которую он, ничуть не умаляя своего монаршего сана, выказывал всегда и всем в соответствии с их положением. Ему была свойственна некая непринужденность, доходившая до вольности, однако в ней еще сохранился отпечаток давнего варварского состояния его страны, что проявлялось в порывистых и даже стремительных манерах, в непостоянстве желаний, причем он не выносил никакого их стеснения, а уж тем паче прекословия; стол его часто был не слишком обилен, куда менее, чем стол сопровождавших его, и нередко сервировался с небрежностью, что присуще тому, кто повсюду чувствует себя владыкой; ежели он что-то желал повидать или сделать, то неизменно принуждал действовать так, как ему хочется и как он сказал, независимо от возможностей и средств. Из-за желания все посмотреть, докучности зевак, глазевших на него, привычки к полной свободе, невзирая ни на что, он нередко пользовался наемными экипажами и даже фиакрами, а также первыми подвернувшимися под руку каретами, принадлежавшими людям, которые приехали сделать ему визит, а то и тем, кого он не знал. Он вскакивал в карету и приказывал везти себя в город, а иногда и за его пределы. Подобная история приключилась с приехавшей поглазеть на него г-жой де Матиньон, в чьей карете он уехал в Булонь и куда-то еще, а она с изумлением обнаружила, что осталась пешей. Когда царь таким образом ускользал от маршала де Тессе и своей свиты, они кидались вдогон ему, но несколько раз не могли разыскать.

Царь Петр был высок ростом, очень хорошо сложен, не тучен телом, с лицом округлой формы, высоким лбом и красивыми бровями; нос у него был довольно короткий и не массивный, чуть расширенный на конце, довольно полные губы, красноватое смуглое лицо, большие, красивые, живые и проницательные черные глаза, взгляд величественный и благосклонный, когда он следил за собой, но иногда суровый и бешеный; он страдал судорогами, которые случались у него не часто, но так искажали лицо и глаза, что внушали ужас. Продолжались они всего мгновение, взгляд становился блуждающим и страшным, но тотчас же прекращались. Весь его вид свидетельствовал об уме, рассудительности и величии и не чужд был известной приятности. Он носил полотняный воротник, круглый, темный, похоже, не напудренный парик, не доходивший до плеч, коричневый полукафтан с золотыми пуговицами, башмаки, чулки, звезду и ленту ордена своего государства; перчаток и манжет он никогда не носил; полукафтан у него нередко был полностью расстегнут, шляпа вечно валялась на столе: он ее никогда не надевал, даже на улице. Но и при всей этой простоте, при том, что он иной раз ехал в первом попавшемся экипаже, сопровождаемый теми, кто подвернулся, все сразу понимали, кто он такой, но присущему ему от природы величественному виду. За двумя ежедневными трапезами он съедал и выпивал невообразимо много, не считая пива, лимонада и других напитков между трапезами: бутылку или две пива, столько же, а иногда и больше вина, потом пил десертное вино, а в конце каждой трапезы бокал, а порой пинту настойки на водке; его свита не уступала ему. За столом в одиннадцать утра и в восемь вечера она пила еще больше его и соответственно ела. Но когда меру переходили не слишком, последствий никаких не было. За царским столом обедал священник, которого царь любил и который выпивал вдвое больше, чем кто другой, и это очень забавляло царя. Князь Куракин каждый день приезжал в особняк Лесдигьер, но жил у себя. Царь неплохо понимал по-французски и, думаю, мог бы говорить, если бы хотел, но по причине своего положения всегда имел при себе переводчика. Очень хорошо говорил он по-латыни и на многих других языках. Во дворце его охраняла королевская гвардия, но он был против, чтобы гвардейцы сопровождали его, когда он выходил. При всей своей любознательности он не желал выйти из дворца Лес-дигьер и вообще подавать признаков жизни до тех пор, пока король не сделает ему визит.