— Какая смерть, когда? — раздались вопросы.
— Видимо, пропущено одно письмо, — ответил Карл Иванович.
— Ну, дальше, — сказал хозяин.
… совершенно здорова, вплоть до роковой ночи.
Происшествия этой ночи крепко врезались мне в память, хотя до сих пор во многом они остаются для меня загадочными.
Люси и я, мы спали через комнату от нашей матери, под надзором Катерины.
Среди ночи меня разбудил страшный крик: откуда он, я не знал. Сев на кровати, я стал слушать: в доме была суматоха, хлопали двери, слышались шаги и голоса.
Окликнув Катерину, я убедился, что ее нет в комнате. На меня напал страх. Босиком, в одной рубашке я бросился в спальню матери. Там было много народа.
Мать лежала без чувств на высоко приподнятых подушках, бледная, как ее белые наволочки и ночная кофта. На груди, на белом полотне я заметил кровавые пятна. Отец наклонился над больной, а старый наш доктор вливал ей лекарство в рот.
Кругом толпились испуганные слуги.
Через несколько минут мать очнулась и боязливо осмотрела комнату.
— Фреди, это ты, Фреди, ты прогнал его?
— Кого его, моя дорогая?
— Его, дедушку, не пускай его, не пускай!
— Успокойся, милая, никого нет, дедушка умер, а ты видела сон.
— Сон, да, сон, но как ясно, — пробормотала мать.
— Нет, это не сон!.. — снова заговорила она.
— Правда, я уснула, но вдруг почувствовала, что кто-то вошел в комнату, лампада перед образом зашипела и погасла.
— Нет. Быть может, она и раньше погасла, а это шипела змея. Не знаю… В комнате был полумрак, — продолжала больная после короткого перерыва, — но я явно узнала его, деда. То же бархатное платье и золотая цепь, а главное, те же злые глаза, чуть-чуть отливающие кровью. Горбатый нос и сухие губы. Это был он и не он!
— Полно, успокойся, — прервал ее отец.
— Нет, слушай. «Он наклонился ко мне. Почему ты не хочешь носить моего подарка? — тихо спросил он, — попробуй.» В руках его было ожерелье с головою змеи. Он надел его на меня, целуя в губы, — при этих словах мать вытерла рот, — губы были холодные, точно лягушки, и от него скверно пахло: гнилью, сыростью… Вместо ожерелья на моей шее висела змея, которая тотчас же меня и укусила… — Тут я потеряла сознание и ничего не помню… — закончила мать.
— Где же змея, мама? — не вытерпел я.
Тотчас же две хорошо знакомые руки подхватили меня и быстро унесли из комнаты.
— Где это видано, бегать ночью босиком, — ворчала Катерина.
— Где же змея, няня? — не унимался я.
— Какая там змея, барыня видела сон и закричала.
— А кровь на кофте, ведь я видел кровь?
— Ну, это не знаю. Надо спросить доктора. Да спи ты, спи, — ворчала няня, укрывая меня.
На другое утро солнце так ярко светило в нашу комнату, а Люси так звонко смеялась и болтала, что я совершенно забыл и о ночном страхе, и о змее.
Когда мы были готовы, Катерина, как всегда, повела нас здороваться с родителями. При входе в столовую она просила нас не очень шуметь, так как мамаша не совсем здорова.
На кушетке, обложенная подушками, полулежала наша мать. Даже мой детский взгляд заметил, как она побледнела и осунулась за ночь.
Почти не обратив на нас внимания, она обратилась к лакею:
— Где же Нетти, почему вы не приведете ее сюда? Вот уже полчаса, как я ее жду.
— Нетти нет дома, — отвечал, заикаясь, лакей, — все утро мы ищем ее и не знаем, куда она делась.
— Но где же она, что это значит? — волновалась мать.
Лакей молчал.
— Разыщите, узнайте, кто видел ее последним, — распорядилась мать.
Лакей вышел.
Отсутствие собаки удивило и меня; я так привык ее видеть у ног матери; но все же судьба змеи интересовала меня больше и, с несдержанностью избалованного ребенка я спросил:
— Мама, ты нашла змею?
В ту же минуту отец сердито дернул меня за руку и прошептал: «Молчи».
С недоумением я посмотрел на него и на мать. Брови отца были грозно сдвинуты, а мать с легким стоном откинулась на подушки.
Прежде чем я опомнился, отец спокойным тоном спросил меня, не хочу ли я верхом съездить в деревню, что давно было уже мне обещано.
Удовольствие верховой поездки заслонило все. С криком радости я бросился на шею отца.
— Прикажи оседлать тебе Карего, и пусть едет провожать Петро. Когда лошади будут готовы, зайдите сказать, я дам Петро поручение. Да, только поезжай осторожно, не скачи особенно под гору, — кончил отец.
Через час мы уже выезжали из ворот замка. Пропуская нас, привратник просил Петро узнать, нет ли в деревне Нетти.
— До сих пор мы не можем ее найти, а барыня изволят сердиться.
Петро проворчал что-то вроде «старого дьявола», и мы осторожно начали спускаться под гору.
Я устал, Альф, до завтра.
Твой Д.
ПИСЬМО СЕДЬМОЕ
Воспоминания, как рои потревоженных пчел, осаждают меня, и мне остается одно — писать и писать.
Итак, мы отправились с Петро в деревню.
Петро, старый слуга нашего дома, обожал отца и меня, да и вообще любил всю нашу семью. Это был добрый, веселый старик, всегда готовый помогать мне во всех шалостях, достать ли птичье гнездо, смастерить ли удочку, принести ли живого зайца… В Петро я всегда находил усердного помощника.
Но за последнее время Петро очень переменился: его уже не интересовали больше ни наши зайцы, ни ловля рыбы, ни даже молодой ворон с перебитым крылом, что подарил мне кучер.
Петро молчал по целым часам, и только глаза его страшно бегали и как-то загорались злобой, когда он хотя издали видел проходившего старого слугу графа, привезшего гроб.
Он что-то бормотал, и «старый дьявол» частенько срывалось с его губ.
Вся дворня знала ненависть старика к приезжему американцу, и всех это удивляло, так как добрее и обходительнее, чем Петро, не было человека в замке.
Чем вызвал американец к себе ненависть — трудно сказать. Он был так тих и так непритязателен. Все время он проводил или в своей сторожке, которую исправил, или в склепе, у гроба своего господина. Реже он тихо бродил в той части сада, где было его жилье.
Ни в людской, ни в кухне он никогда не появлялся. От общего содержания он тоже отказался.
— Мой господин оставил мне достаточно, чтобы не умереть с голода, — объяснил он отцу.
Кое-кто из наших привилегированных слуг думали свести знакомство с новым жильцом, но живо отстали, обиженные его гордыми и холодными ответами.
Отказ от общего стола тоже задел самолюбие многих, а над выражением «не умру с голоду» шутили.
— Ишь ты, приехал сухой да серый, а теперь так растолстел, что в дверь не войдет, да и губы красные, что твоя кровь! — смеялась Марина, молодая веселая поломойка.
(adsbygoogle = window.adsbygoogle || []).push({});