— Вовсе нет. А ты, я вижу, уже освоила любимое ругательство всех Шербруков. Я старался не употреблять его при тебе, но ты все равно переняла. Ладно, я не буду допытываться, от кого. Мы отправимся в Лондон сразу после приема, хорошо? Нет, не спорь со мной. Ведь ты уже согласилась, и я ловлю тебя на слове. К тому времени нас покинет, наконец, мой проклятый кузен с Мелисандой.
— Ну, конечно же, если ее не будет, тебе тоже нет смысла здесь оставаться.
— Ты берешься судить о том, о чем не имеешь ни малейшего представления. А сейчас, если ты так и будешь стоять тут передо мной, выпятив свои прелести, я порву твое платье на клочки и мы опоздаем на встречу с портнихой.
Он ушел, оставив ее стоять посреди спальни, задумчиво глядя в пустоту. “Все-таки он необыкновенный человек”, — пронеслось у нее в голове.
Если у Александры и была надежда на то, что Дуглас позволит ей остаться наедине с миссис Плэк, портнихой из Рая, то она быстро улетучилась. Синджен развалилась в глубоком кресле, а Дуглас тихонько сел на стуле, закинув ногу на ногу и скрестив руки на груди.
— Прошу вас, начинайте, миссис Плэк, — обратился он к портнихе.
Она подавила в себе желание выставить их обоих из своей спальни, так как по недолгому, но уже богатому опыту знала, что если Дуглас что-то решил, переубедить его невозможно. Поэтому без возражений предоставила миссис Плэк снимать с себя мерки. Она подняла руки н вытянулась во весь рост; потом попробовала ссутулиться, чтобы грудь не выпирала так сильно, и тут же услышала резкий голос Дугласа: “Выпрями спину!"
Она повиновалась. Затем ее ненадолго оставили в покое, пока Дуглас рассматривал модные журналы, выбирая фасон. Наконец одно из платьев ему понравилось.
— Вот это, — сказал он, поглаживая подбородок, — только эту оборку нужно убрать. Она здесь лишняя. Да, эти мягкие линии и завышенная талия сделают ее выше ростом. И поднимите линию выреза на один дюйм.
— Но, милорд, ее светлость будет выглядеть как провинциалка! Это же последняя парижская мода!
— На дюйм, — повторил Дуглас. — Поднимите его на дюйм.
— Можно взглянуть? — осторожно спросила Александра.
— Конечно. Ты согласна, что оно должно тебе подойти?
Она посмотрела на платье и сглотнула. Оно было изумительным.
— Какой цвет ты выберешь для него?
— Зеленый. Нежно-зеленое платье и накидка потемнее.
— Я не хочу выглядеть провинциальной. Миссис Плэк вздохнула с облегчением.
— Вот и хорошо. Оставим вырез как есть.
— Нет, — отрезал Дуглас. — Я хочу, чтобы ею восхищались, но не хочу, чтобы на нее глазели.
Александра улыбнулась, но промолчала. Она посмотрела на него долгим взглядом, и глаза ее потемнели. Она любила этого мужчину, любила его руки, его рот, которые доставляли ей столько наслаждения; ей нравились его дикость и необузданность в любви, когда для него не существовало ничего на свете, кроме нее.
— Прекрати, — сказал он охрипшим голосом.
— Ох-хо-хо, — широко зевнула Синджен. — По-моему, ты сделал прекрасный выбор, брат. Ну а теперь, как ты думаешь, мы можем наконец поехать за лошадью для Александры?
— Ты останешься здесь, Синджен. С тебя тоже снимут мерки для нового платья. Я уже выбрал фасон, и мама одобрила его. Нет, не надо меня благодарить…
— Наоборот, я собиралась выразить несогласие с тем, что ты принимаешь решения за других. Мне самой хотелось выбрать себе платье.
— Нет, ты еще слишком молода для этого. И не спорь со мной. Мы с Александрой поедем одни.
Благодарю вас, миссис Плэк. Не забудьте: на дюйм.
— Тебя обвинили в излишней властности, и это правда, — сказала Александра мужу по дороге к конюшням.
Он согнал муху с ноги.
— Властность необходима, когда общаешься с такими женщинами, как ты и моя непослушная сестра.
Через некоторое время он снова заговорил, очень тихо, не глядя на нее.
— Когда мы вернемся, я снова отвезу тебя к этому чудесному ручью. Я пришел к выводу, что эта спальня и эти огромные кровати так действуют на меня, что я теряю разум и контроль над собой. Да, это просто место, а вовсе не ты, превращает меня в человека, который совершенно не владеет искусством любви и не разбирается в его тонкостях.
Мы отправимся к ручью, и там я наконец стану самим собой. Мы разденемся, и я буду целовать и ласкать тебя, оставаясь при этом совершенно спокойным. Возможно, мы даже сможем говорить о чем-нибудь постороннем, например, о ситуации в Напле, и обсудим ее сначала с точки зрения Наполеона, а потом роялистов. И все будет прекрасно, потому что я смогу наконец сосредоточить свое внимание на словах, а не на твоем теле. Я буду полностью владеть собой, рассудок будет руководить всеми моими действиями. В результате ты сможешь оценить мою опытность, а я буду рад доставить тебе удовольствие.
При этих словах он повернулся, чтобы взглянуть на нее. Она смотрела на него недоверчиво и удивленно, на щеках горел лихорадочный румянец.
Он засмеялся.
Она ударила его, но он засмеялся еще громче. Ей хотелось сказать ему, что он может быть диким и безрассудным сколько захочет, но она не осмелилась.
— Ты станешь лучше ко мне относиться, когда узнаешь, какой я великолепный любовник.
"Посмотрим”, — подумала она.
В Брандерлей-фарм им приглянулась трехлетка из потомства Барба, чьим отцом был Пэндер из Фоксхол Стад. Она была спокойной, с нежными губами и длинным крупом. Черная как ночь, с белой звездочкой на носу. Она попыталась было куснуть Александру за плечо, но та вовремя увернулась и лошадь уткнулась мордой ей в подбородок. Это была любовь с первого взгляда.
— Нужно придумать ей имя, — сказала Александра, нежно прислонившись к Дугласу после того, как сделка была оформлена. Новая лошадь стояла привязанная позади их кабриолета.
— Чернушка? Ночка?
— О нет, это слишком банально. Он помог ей сесть в кабриолет, потом обошел его, чтобы влезть самому, и тронул поводья.
— Ну? — спросил он, некоторое время спустя.
— Я назову ее Колин, — В ней нет ирландской крови.
— Я знаю. Зато в ней есть оригинальность.
Дуглас ухмыльнулся. Настроение у него было замечательным. Он пустил лошадь быстрее. Ему не терпелось добраться до ручья и показать ей, какой он умелый любовник. По дороге он обдумывал положение в Напле и аргументы за и против вторжения. Он так задумался, что почти забыл, что она сидит рядом с ним. Это было чудесно. Он снова стал самим собой.
Когда они подъехали к ручью, он помог ей выбраться из экипажа. Но как только она обвила его шею руками, он забыл обо всем на свете и опомнился только тогда, когда все уже произошло. Он лежал и проклинал себя. Проклятье, он опять не смог ничего с собой сделать. Господи, да куда же подевались его хладнокровие и рассудок? Ну за что ему такие страдания?