Читать интересную книгу Толкователи (сборник) - Урсула Ле Гуин

Он кивнул. Сати давно уже положила книгу на прежнее место. Теперь ее взял в руки он и уставился на изящно выписанные на титульном листе знаки: ДРАГОЦЕННЫЕ ПЛОДЫ С ДЕРЕВА ПОЗНАНИЙ.

— Расскажите немного о себе, хорошо? — попросила она. — Где вы родились?

— Это место называется Болов Йеда. Оно на западном побережье.

— И вас назвали Яра? Это ведь значит «сильный».

Он покачал головой.

— Меня назвали Азияру, — сказал он. Азиа-Ару Она прочла о них всего день или два назад в «Истории западных земель», которую Унрой показала ей во время их очередного «налета» на Библиотеку. Азиа и Ару были четой мазов и умерли два столетия назад. Сати знала, что Толкователи считают их кем-то вроде апостолов, что именно Азиа и Ару были первыми, кто привнес искусство Толкования в страну довза. И стали там первыми «верховными мазами». До недавней «культурной революции» довза воспринимали их как своих культурных героев, а во времена Корпорации они, без сомнения, стали «культурными преступниками», и власти во что бы то ни стало постарались уничтожить всякую память о них, выбелить стены их домов, стереть из памяти их слова…

— Так, значит, ваши родители были мазами? — догадалась Сати.

— Нет. Мазами были мои дед с бабкой. — Советник сжимал в руках книгу, словно она была его талисманом. — Первое, что я помню, это как бабушка учит меня писать слово «дерево». — Его палец двумя легкими непроизвольными движениями начертал на обложке книги знакомую Сати идеограмму. — Мы с ней сидели на крылечке в тени, и оттуда было видно море. Рыбачьи лодки плыли к берегу. Болов Йеда стоит на холме, над заливом. Это самый большой город на западном побережье. У деда с бабушкой был очень красивый дом. Все крыльцо до самой крыши было увито виноградом — это была старая мощная лоза с толстым стволом; она цвела желтыми цветами. Каждый день в доме проводились занятия. А вечером они ходили в умиязу.

Он воспользовался запрещенным местоимением «он/она/они», даже не заметив этого! И голос его теперь звучал совсем иначе: мягко, чуть хрипловато, легко.

— Мои родители были школьными учителями. Они учили детей читать и писать с помощью нового алфавита. Я тоже учил его, но мне больше нравилась старая письменность. Меня вообще интересовали всякие старые истории, книги. То, чему меня учили дед и бабушка. Они считали, что я непременно должен стать мазом. Бабушка часто говорила деду: «Ах, Кием, дай ребенку поиграть!» А он все заставлял меня что-то повторять, учить новое. И мне всегда хотелось ему угодить. Ответить урок еще лучше… Бабушка же рассказывала мне всякие истории — те, что Толкователи всегда рассказывают детям. Я с удовольствием слушал ее, но читать мне все-таки нравилось больше. И писать. Я научился писать очень красиво. И был страшно горд тем, что тоже могу сохранить написанное. Мне казалось, что произнесенные вслух слова просто улетают от тебя, точно ветерок, и, чтобы сохранить им жизнь, их приходится снова и снова повторять. А написанные слова остаются навсегда, и можно научиться писать их еще лучше. Еще красивее.

— Значит, вы переехали к деду и бабушке, чтобы у них учиться?

Он ответил сразу, странно покорный и почти ласковый:

— Когда я был совсем маленьким, мы сперва жили все вместе. Потом мой отец стал директором школы. А мать поступила на работу в Министерство информации. Вскоре их перевели на другую работу — в Тамбе, а потом в Довза-сити. Моей матери приходилось очень часто ездить в командировки. Оба очень быстро делали карьеру. Они были ценными работниками. Очень активными. И дед с бабушкой решили, что для меня будет лучше пока пожить с ними, потому что родители постоянно разъезжали по всей стране и очень много работали. Вот я и остался.

— И вам хотелось остаться у них навсегда?

— О да! — сказал он удивительно свободно и просто. — Я был ужасно рад остаться у них. Я там был счастлив.

Эти слова, казалось, что-то пробудили в его душе, заставили обратиться памятью к далеким временам, очень далеким от этой палатки и окружающей ее тишины пещер. Он резко отвернулся, этим движением живо напомнив Сати тот миг на улице Окзат-Озката, когда он воскликнул со страстным гневом и мольбой: «Не предавайте нас!»

На какое-то время оба погрузились в молчание. Рядом с палаткой не было слышно ни звука; сегодня в большой пещере с вырезанным на стене Древом Сати не заметила ни души. Глубокая тишина царила в Лоне Силонг. Сати заговорила первой.

— А я выросла в деревне, — сказала она. — У тети и дяди. На самом деле они были моими двоюродными дедом и бабушкой. Дядя Харри был очень худой, очень темнокожий, с жесткими седыми волосами и кустистыми бровями. Брови у него были просто ужасные! В раннем детстве я была уверена, что из его бровей могут вылетать настоящие молнии. А моя тетушка была потрясающей кулинаркой и отличной хозяйкой. А еще она с кем угодно могла договориться и любое дело организовать. Благодаря ей я научилась готовить раньше, чем читать. Зато всему остальному учил меня все-таки дядя Харри. Он был профессором и раньше преподавал в калькуттском университете литературу. Калькутта — очень большой город в той стране, где я родилась. А в деревне у нас был большой дом, пять комнат, битком набитых книгами; книг не было только на кухне. Тетя бы их туда просто не допустила. Зато у меня в комнате они лежали повсюду — стопками вдоль стен, под кроватью, на столе. Когда я впервые увидела здешнюю Библиотеку, то сразу ту свою комнату вспомнила.

— А ваш дядя в деревне тоже преподавал?

— Нет. Он там прятался. И мы тоже. Мои родители, правда, прятались в другом месте. Но тоже, что называется, «залегли на грунт». Дело в том, что тогда произошло нечто вроде революции. Похожей на вашу, только как бы наоборот. Люди, которые… Но я бы лучше сперва послушала вас, чем все это объяснять. Расскажите мне: что с вами случилось потом? Когда вам пришлось покинуть деда и бабушку? Сколько вам тогда было лет?

— Одиннадцать, — сказал он. Она молча слушала, и он стал рассказывать:

— Мои дед и бабка тоже были людьми очень активными, — теперь он говорил иначе, словно заставляя себя, хотя не запинался и слова не подыскивал, — но совсем не такими, как мои родители. Не такими, какими подобает быть законопослушным производителям-потребителям нашего общества. Они собрали вокруг себя целую шайку реакционеров. Они призывали других хранить верность старым обычаям, отправлять старые обряды; они распространяли антинаучные знания. Но тогда я этого еще не понимал. Они брали меня на собрания, где занимались Толкованием. Я же не знал, что это незаконно. Все умиязу были уже закрыты, но они мне этого не говорили. И в государственную школу они меня отдавать не захотели. Они держали меня дома и учили всяческим суевериям, внедряя в мою юную душу всякие извращенные представления о морали. Наконец мой отец понял, что они меня губят. К этому времени они с матерью разошлись, и отец не видел меня уже два года, однако решил послать за мной. И вот к нам приехал какой-то незнакомый человек. Ночью. Я проснулся и услышал, как моя бабушка говорит что-то очень громко и сердито. Я никогда раньше не слыхал, чтобы она так говорила. Я встал и подошел к двери в гостиную. Дедушка молча сидел в своем кресле. Просто сидел. На меня он не смотрел. А бабушка и тот человек стояли друг напротив друга у обеденного стола. Они сразу на меня посмотрели, а потом этот человек посмотрел на нее, и она сказала: «Пойди оденься, Азияру. Твой отец хочет, чтобы ты поехал с ним повидаться». Я пошел и оделся. Когда я снова вышел в гостиную, то позы их нисколько не переменились: дедушка по-прежнему сидел в кресле и невидящими глазами смотрел в пространство, словно вдруг оглохнув и ослепнув, а бабушка стояла у стола, опершись о него сжатыми в кулаки руками, а напротив нее стоял тот человек. Я заплакал. И сказал: «Не хочу я никуда ехать! Я хочу остаться здесь!» Тогда бабушка подошла, положила руки мне на плечи и ласково подтолкнула меня к тому человеку. И он сказал: «Пошли». И она тоже сказала:

(adsbygoogle = window.adsbygoogle || []).push({});