— Бывает, — сказал милиционер. — А вы случайно… я, конечно, извиняюсь… когда в вагон садились, немножко не того?
— Нет, „не того“. Я вообще никогда „не того“!
— Похвально, конечно… — Он отдал мне удостоверение, на начальника станции поглядел, руками развёл.
— Разбирайтесь, — говорит, — сами…»
«… — А эта станция Мост, она-то где?
— Да нет же, нет такой станции! — заорал он.
Вообще-то он, по-моему, неплохой человек, добродушный на вид. На нашего ответственного секретаря похож — тоже лысоватый, кругленький. Если и сердится, то не всерьёз. Но тут я его просто до бешенства довёл. А что мне было делать?
— На поезде же написано, чёрт побери! „Эс, тэ, Мост“!
— Где? Где он, поезд?! Покажите мне его!
— Да там он стоял! На крайнем пути! Вы начальник станции или парикмахер? Не знаете, какие поезда у вас проходят?
Мы вышли на перрон.
— Где? На каком пути? — стонет он, бедняга.
— Вон на том, за водокачкой!
— Господи! Да там же тупик! Видите, там старый вагон! Он там сто лет стоит!
Я плюнул и пошёл через рельсы.
Подхожу — правда, тупик. Правда, вагон…»
«Буфетчица и говорит:
— Странный у вас рубль какой-то…
— Почему странный?
— Да вот… цифра не с того краю. Цвет какой-то…
— Всю жизнь получаю зарплату такими рублями, — сказал я. А сам думаю: „Пора уносить ноги. Так я и в фальшивомонетчики угожу“. Однако она рубль взяла, дала гривенник сдачи…
И пошёл я снова на вокзал. Думаю — вдруг чудо? Вдруг там стоит этот самый поезд? Нет, всё тот же тупик, всё тот же старый вагон. Я постоял, подумал и забрался внутрь…»
«…этот дурак в „Вечернем Старогорске“. Тоже мне — коллега! „У нас, — говорит, — в последнее время просто наплыв авторов-фантастов. Один рассказывает сказку про гипсовых пришельцев из другой галактики, второй историю вроде вашей, третий про машину времени в виде трёхколёсного велосипеда. Такие вещи надо печатать в столицах, там специальные журналы. А у нас городская газета, местные новости…“
«…если бы не эти мальчишки. Особенно Гелька.
Мне показалось, что в этом городке, таком ласковом и хорошем, все должны быть весёлыми. А у Гельки то и дело тревожные глаза. И почему-то он очень часто ощетинивается обидой, как шипастым щитом. Я такой был — это понятно. А он-то с чего? Живёт нормально, никаких забот… Никаких? Откуда я знаю?
Господи, что я вообще знаю об этом мире? Какой он? Как меня сюда занесло? В этот непонятный край, где вечером передают по телевизору новости о разведчиках Марса, а с мальчишками дружит скрипучий робот-меланхолик…
А может быть, Дмитрий Афанасьевич, начальник станции, прав? Мы пили чай у него в кабинете, и он сказал:
— Глеб… А если тебе просто привиделся твой Колыч? Ты не обижайся, бывают иногда такие заскоки, особенно у писателей.
Я подумал: а что, если правда?
Но удостоверение…
Нет, я совсем какую-то ерунду пишу.
Дмитрий Афанасьевич предложил:
— Давай устрою в гостиницу.
— Нет, я в вагоне. Пока тепло… Как-то привычнее.
Дело, конечно, не в том, что привычнее. Просто я боюсь уходить со станции. Всё надеюсь: вдруг опять появится тот поезд…
— Ну, живи, не жалко. Только смотри, чтобы пацаны твои не баловались…
— Нет, они спокойные ребята…»
«…одиночество. Какая-то грустная закономерность. Сошлись те, кому дома чего-то не хватает. У Гельки отец на Севере, и мать снова уехала к нему. Юрка — сумрачный и будто на ключик запертый — сам уехал от матери. Янка… у него вроде бы всё хорошо, но… не знаю. Почему он всё „дедушка“ да „дедушка“, а о родителях ни слова? И в музыку свою уходит, будто спасается от чего-то. Как я спасался, придумывая книжки, которые когда-нибудь напишу…»
«Опять не получается по порядку.
Вспоминаю мою комнатку в Колыче. Я по ней скучаю. По редакции тоже скучаю. И по проклятой своей работе! Я там нужен был людям! А здесь я кто?
По комнатке — какая-то особая грусть. Ведь это первая в моей жизни моя комната. Я оклеил её не обоями, а географическими картами — от пола до потолка. Полку для книг прибил. Печку побелил. Батареи тоже есть, но когда в печке огонь горит, как-то веселее. Купил в рассрочку „Электронику“. Экранчик маленький, но мне такой и нравится…
До сих пор люблю детские передачи. В Колыче всегда смотрел „Вечернюю сказку“ местной студии. Она начиналась с той же песенки, что в Ново-Вятске, в давние времена. В интернате у нас эти вечерние тридцать минут были лучшим временем. Соберёмся у телевизора в кучку, будто дома, в семье… На экране — сказочный городок, часы на башне, и начинается песенка. Мне особенно нравилось:
И если были слёзы в этот день,Придёт другой — теплей и веселее.Ты сказку за руку возьми —назло беде.И улыбнись.Она тебя согреет…»
Я беспокойно завозился под одеялом. Но дочитал страницу до конца:
«Здесь тоже по вечерам детские передачи. Но песенка другая, незнакомая.
Юрка притащил мне маленький, меньше моей „Электроники“, телевизор. Он часто барахлит, зато цветной. Когда нет ребят, я его включаю и смотрю всё подряд. Некоторые передачи просто не пойму. Или это цикл „Очерки из будущего“, или…»
Я выбрался из постели. Вытащил из шкафа спрятанный за книжками свой «Журнал наблюдений Звёздной станции Гелия Травушкина». Открыл наугад и увидел сразу:
«16 нюня 209 г.к.э.
Сегодня были громкие шелестящие звуки, а потом опять пробилась колыбельная песенка, я слышу её уже третий раз. Разобрал в ней слова: „И если были слёзы в этот день, придёт другой — теплей и веселее…“ Хорошо, что придёт. У меня самого сегодня были слёзы. Один раз из-за Юрки, а другой раз из-за тёти Вики. Но с Юркой я помирился. А с тётушкой не буду».
Я спрятал журнал за книги. Листы Глеба — тоже.
…Глеб, откуда ты, а?
ОГНЕННЫЙ РЕЦЕПТ
С Юркой я назавтра помирился. А что ещё было делать?
Жизнь в «Курятнике на колёсах» пошла по-прежнему.
Ерёма повесил в своем углу вырезанную из журнала фотографию: портрет мальчишки. Мальчишка небольшой — класса из первого или из второго. И весёлый такой! Голову запрокинул и хохочет. На носу конопушки, а в глазах два солнышка.
Глеб подошёл, присел, упёршись в колени, долго разглядывал портрет. Потом сказал:
— Славный парнишка… Кто это, Ерёма? Знакомый, что ли?
(adsbygoogle = window.adsbygoogle || []).push({});