Читать интересную книгу "Болваны" - Александр Галкин

Его лечащий врач Оксана Виленовна (на редкость нелепое отчество!), ровесница Птицына, проходившая в больнице интернатуру сразу после мединститута, явно переступила черту отношений "врач - пациент".

Птицыну нравились ее лодыжки. Черные колготки выгодно обрисовывали стройные ноги из-под белого халата. Но в остальном... Непонятно, почему приземистое и грузноватое тело перемещалось на таких стройных ногах. Она была блондинка. К блондинкам Птицын относился с неизменным предубеждением. К тому же ему не нравились ее нос и прыщик на правой щеке. Впрочем, голубые, немного навыкате глаза были добрыми, как у грустной собаки, хотя и водянистыми. Птицыну не хватало в них насыщенности, огня, глубины. Таких бесцветных глаз он видел тысячами в метро, на улице, в институте.

Во время вчерашнего утреннего обхода она закончила осмотр на кровати Птицына. Померив давление, она глядела на него с состраданием и разговаривала настолько нежно, что в палате стояла напряженная насмешливая тишина. Как только Оксана Виленовна направилась к двери, все пятеро соседей вокруг Птицына дружно хмыкнули и он тоже не отказал себе в удовольствии блеснуть победно-хвастливой улыбкой. Неожиданно Оксана Виленовна у самой двери резко обернулась и оглянулась на Птицына. Тот мгновенно стер с лица эту идиотскую улыбку, меланхолично уставившись в середину ромба белого пододеяльника своей кровати, но, кажется, поздно.

Сегодня она вызвала Птицына в ординаторскую и там мерила давление. Из-под белого халатика каждый раз, как она наклонялась к Птицыну, выглядывали черные кружева комбинации. У нее был усталый вид. Она сказала между прочим, что сегодня дежурит в ночь и что, если он захочет, пригласит его на чай.

Птицын смутился. Ему вспомнился рассказ Кукеса о каком-то его приятеле, который добился освобождения от армии благодаря тому, что извлек все выгоды из увлечения им молодой врачихой. Помимо отсутствия любовного опыта, Птицыну страшно противно было лицемерить. В этой ситуации ему как будто предлагалось залезть по уши в дерьмо, к тому же измарать в общем хорошую, простодушную девушку. Птицын подумал также об Архангельском и враче Фатиме Шотоевне, поразился сходству обстоятельств, отчего ему стало еще противней.

Весь день Птицын провел нервно и взвинченно. С одной стороны, он не должен был упасть лицом в грязь, ведь она бросает вызов его мужскому самолюбию. С другой стороны, как это может случиться? Ночью, в ординаторской... на кушетке, среди висящих клизм и стеклянных шкафов с медицинскими инструментами... Он с трудом мог все это представить. Весь вечер Птицын прохаживался по коридору мимо ординаторской, откуда никаких движений не поступало. Наконец, махнул рукой, улёгся спать, не зная еще толком, радоваться ему или печалиться, что ничего не произошло.

Глава 5. ЛЮДИ - ТУСКЛЫЕ ШАРЫ.

1.

В клинике неврозов с Луниным стали случаться весьма странные вещи. Иногда все люди и предметы вокруг делались для него абсолютно прозрачными: он как бы видел их сущность, или бессмертную душу. Душу эту, увы! - лучше бы не видеть.

Первый раз это случилось месяц назад, 7 ноября, в праздник ВОСРа, как говаривал Птицын, то бишь Великой Октябрьской социалистической революции. Лунин шел из своей палаты в сортир. Психи в холле смотрели военный парад по телевизору. Внезапно воздух в коридоре сгустился. Стал вязким и разноцветным, похожим на жидкий мед, подсвеченный праздничными новогодними огнями. Лунину почудилось, будто он движется внутри ярко иллюминированной витрины, а точнее, аквариума, с разных точек залитого желтыми, зелеными и красными лампами.

На фоне этого искристого, радужного воздуха люди казались черно-серыми силуэтами, смутными тенями, грязными пятнами, замаравшими радостное разноцветье аквариума. Впрочем, по мере продвижения по коридору Лунин наблюдал быстрые и непрерывные изменения этих человеческих силуэтов. Навстречу ему, между рядами стульев, по коридору ехала инвалидная коляска с жирной истеричкой, которую толкал длинный и худой псих. Лунин уже сотни раз видел эту пару.

Она, вся застывшая в полуобороте, с перекошенной шеей и злобными заплывшими свиными глазками, теряющимися в подушках пунцовых щек. Он, наоборот, весь искрящийся весельем, мертвенно бледный, дерганый, с кривым улыбающимся ртом. Судя по множеству морщин, ему было далеко за сорок, но на подбородке у него не было ни малейшей растительности, точно у младенца. Лунин запомнил его еще и потому, что тот всякий раз подбегал к нему, чтобы впериться изумленными смеющимися глазами в его бороду. Завидя Лунина, псих заранее начинал хохотать, хлопал в ладоши, пританцовывал и тянулся ручонкой к лунинской бороде, чтобы ненароком за нее дернуть. Лунин брезгливо отстранялся и уходил прочь от греха.

Лунин только по наитию догадался, что перед ним эти два психа, потому что он видел перед собой вовсе не живых людей, а тусклые светящиеся шары, сплющенные сверху и снизу и вытянутые в стороны. По форме они скорее напоминали юлу. Сходство усиливалось еще и оттого, что две юлы крутились волчком в разные стороны.

Причем нижняя юла, слабо мерцая, точно тусклая, готовая вот-вот погаснуть синяя лампочка, вращалась в границах спинки кресла-каталки. Кресло-каталку Лунин видел плоской, лишенной какого бы то ни было объёма - как бы угольный контур на цветной бумаге. Верхняя юла, то есть худой дерганый псих, больше напоминала вертящуюся кеглю или прялку. Она светилась желтым и казалась немного ярче. Почему-то Лунин вспомнил сказку о спящей красавице, которая, исполняя пророчества, уколола палец о прялку и навеки заснула

Две юлы - сплющенная и вытянутая - вращались в противоположные стороны в меланхолическом ритме танго. А вокруг них бушевала жизнь: фиолетовые и лазурные сполохи света волнами ходили по коридору, ударялись об стенку, смешивались с желтыми и красными волнами, взвихрялись, прыгали под потолок, а разбившись на тысячи серебряных и перламутровых блесток, сливались в один мощный поток и устремлялись направо к холлу; там они постепенно угасали, вливаясь в черный экран телевизора, служивший этакой ловушкой, алчной "черной дырой", где исчезали всякие признаки жизни.

Сам телевизор, как и кресло-каталка, как стулья вокруг телевизора, очерчивались в пространстве слабым пунктиром, как бы мелком, между тем как психи, сгрудившиеся вокруг него, виделись Лунину язычками затухающего пламени, отцветшими лепестками ромашки, уже наполовину оборванными каким-то нетерпеливым влюбленным.

Лунин, изумленный пригрезившейся ему картиной мира, застыл на месте и оцепенел. Присмотревшись к людям-шарам и людям-эллипсам, он обнаружил внутри шаров темно-серые очертания рук, ног и голов, а также красные, оранжевые и желтые вращающиеся шарики, чуть-чуть взметнувшиеся над сиденьями стульев. С трудом Лунин отождествил их с чакрами, описанными в книжке йога Рамачараки; эти шарики производили неприятное впечатление, потому что они разбрасывали повсюду вокруг себя грязно-яркие пятна, по преимуществу оранжевые и желтые. Лунин вспомнил, что Рамачарака оценивал эти чакры негативно - как сексуальную и чакру грубого самообмана - словом, вовлекающие их обладателей в пучину страсти и заблуждения.

Любопытно, что Лунин совершенно не видел себя: как будто он выпал из мира, исчез оттуда на время этого загадочного явления, прервавшего его и без того некрепкие связи с реальностью.

В другой раз, разговаривая с психиатром, снова решившим позаниматься с Луниным тестами, теперь уже в виде рисунков, графиков и диаграмм (он наконец признался Лунину, что делает кандидатскую диссертацию об оригиналах, посчитав одним из них Лунина), он вдруг почувствовал, что тот мучается газами, оттого что с утра ел солянку с сардельками. Психиатр изо всех сил напрягает мышцы брюшного пресса, чтобы сдержать рвущиеся наружу газы. Вот почему он энергично вскакивал, пробегался по ординаторской, неожиданно похохатывал и хлопал Лунина по плечу.

Лунин мучительно стал угадывать задние мысли людей, находившихся рядом, а иногда даже и на значительных расстояниях. Например, ему представился Птицын на больничной койке с поднятым пенисом и беспомощным взглядом, в черном коконе вокруг тела, похожем на пыльный вихрь, и этот вихрь Лунин в полной уверенности обозначил как неимоверное эгоистическое тщеславие Птицына.

Однажды ночью, внезапно проснувшись от матерного бормотания соседа-алкоголика, он несколько минут подряд пристально созерцал голое мускулистое тело Голицына без головы, сидевшее нога на ногу поверх коньевого одеяла алкоголика, который под этим одеялом тревожно ворочался. Открученная голова висела в воздухе на расстоянии вытянутой руки справа от Голицына, прямо над спинкой кровати. Она лежала на щеке, задумчиво шевелила усом и грустно моргала глазами. Шея была скручена в тоненькую трубочку, на конце которой запеклось большое пятно крови. Лунин вдруг понял, что очень скоро Голицына ждет смерть в автомобильной катастрофе. Впервые ему стало жаль Голицына. Чувство зависти к нему, которое постоянно мучило Лунина, совершенно ушло. Он вдруг вгляделся в его бессмертную душу помимо и сквозь телесные оболочки, отслоив их, словно луковую шелуху. Эта душа была жалкой, несчастной, неуверенной в себе - она была душой неудачника. Лунин сравнил бы ее с четырехлетней обиженной девочкой, сосущей палец.