Маленький отрывок из «Жития Кирилла» своей живописностью и загадочностью притягивал и продолжает притягивать к себе особое внимание исследователей разных поколений и специальностей. Непривычным предстаёт в нём и сам Константин, смахивающий на какого-то отважного одиночку-миссионера из романтического авантюрного сюжета. Разве не с риском для жизни проникает он в мрачноватую толпу язычников, пугает их огненными карами и даже секиру берёт в руки? То есть покушается на самое заветное, на святыню, с которой упорные древопоклонники связывают не просто благополучие, но в первую очередь существование своего племени. Особенно эта секира способна удивить в руках Философа. Мы-то до сих пор знали его как опытнейшего в словесных противоборствах богослова, мыслителя, книжника. И вдруг…
Но, впрочем, он ведь и теперь — с неизменной книгой в руке. Он и теперь, будто в каком-то озарении, безошибочно находит у любимого пророка слова, обращенные прямиком к слуху стоящих вокруг него людей. Он и теперь покоряет убедительностью своего горячего исповедного слова. А секира, что она? Можно подумать, за пять лет жизни на Горе он ни разу не выходил на рубку буковых или еловых стволов для монастырских печей? Ходил со всеми, не отлынивал.
Здесь, в Таврике, — знать, уж сам воздух её таков! — он вообще живёт какой-то до густоты, до звона в ушах заполненной событиями жизнью. Да тут что ни событие, то непредвиденность! Еврейские книги… разыскание мощей Климента… «русские письмена»… встреча с хазарским воеводой… самаритяне, отец с сыном… угры с их волчьими завываниями… Наконец, эти фулиты при дубе Александре. Может ли он, даже если все вещи уже упакованы для возвращения в столицу, не взойти на их холмы, не вскарабкаться на их скалы? Откуда, из каких преданий, подслушанных у других народов, попало к ним само имя Александр?
Так он воспитан, этот человек школы Фотия. Ему с отроческих лет привита ненасытность запросов — исторических, литературных, богословских, языковедческих. Это человек имперского кругозора. Он мыслит в масштабах первой в мире христианской державы, её ближних и дальних окрестностей, а не в пределах улицы, квартала, жилья с полками книг. Державный уровень запросов не позволяет его любознательности превращаться в рассеянность. Всё новое, что он открывает для себя, он прибавляет, приторачивает к уже открытому. Его ведение не обессиливает самоё себя, но раз от разу становится более цельным.
И Константин с Мефодием, и их таврические сограждане, с которыми братья наверняка советовались перед своим походом к фулитам, знали об этом племени куда больше, чем сказано в «Житии Кирилла». И чем знаем теперь мы. Для ромеев-тавричан того века народ фулитов был не более таинственным и экзотичным, чем, к примеру, те же готы, хазары или венгры.
Это для нас язык Фулл стал историческим экзотом, поскольку никаких его достоверных следов на пёстрой этнической карте Крыма и остального мира сегодня не сохранилось. В пору же пребывания солунских братьев в Таврике существовал среди других населённых мест полуострова целый город по имени Фулла (Φουλλα). Это была та самая Фулла, в которой, как явствует из его жития, томился в заточении Иоанн, епископ Готский, схваченный хазарами после подавления готского восстания. Позже прямо из той же Фуллы благодаря помощи местных жителей Иоанн был переправлен морем в Амастриду.
В VIII и IX веках на полуострове наряду с Херсонской, Готской, Сурожской и Боспорской существовала и отдельная Фулльская епархия, возведённая затем на степень архиепископии[10].
Помимо упоминания «фульского языка» в «Житии Кирилла» есть ещё одно свидетельство об этом народе и исходит оно непосредственно от самого Константина. В сочинении под названием «Похвала святей Богородици Кирилла Философа»[11] автор приводит развёрнутый перечень народов Европы, Азии и Африки, прославляющих Божию Матерь. В этом перечне различаются следы хазарской экспедиции солунских братьев, в том числе их знакомства с народами Черноморского побережья Кавказа — иверами (грузинами), абазгами (абхазами), аланами (предками осетин), и с народами Крыма, среди которых названы не только скифы, но и готфи (готы), и фили (фулы).
Но перечень есть перечень, в нём отсутствуют более подробные географические уточнения. В том числе, как и в житии, не обозначено, хотя бы приблизительно, место встречи Константина с фульскими мужами.
И всё же фулам, пусть и с большой отсрочкой, повезло. Отечественная историческая наука, в первую очередь археология, неустанно разыскивает их уже с 30-х годов XIX века. Именно тогда славист Пётр Кеппен в своём «Крымском сборнике» писал: «…можно бы думать, что имя этого места скрывается в названии Рускофулей или Рускофиль-кале, которое татары дают следам построек на Никитском мысу. Другое название, напоминающее эту же Фуллу, есть Кастропуло…» Здесь Кеппен имел в виду урочище Кастропуло (или Кастрофуло), находящееся между Форосом и Симеизом. То есть он искал Фуллу на береговой кромке южного Крыма. Уже в советское время археологические разыскания Фуллы передвинулись в континентальный Крым. А. Бертье-Делагард, а затем А. Якобсон указывали на крепостной город Чуфут-Кале в окрестностях Бахчисарая как на самое вероятное место существования города. По мнению исследователя из Коктебеля Александра Боспорца (Шапошникова), «больше шансов на это имя имеет византийская крепость на Тепе-Кермен». Суждение по крайней мере бескорыстное, если иметь в виду, что чаще всего нынешние археологи в связи с Фуллой указывают на плато Тепсень в непосредственных окрестностях Коктебеля, можно сказать, прямо за его околицей. Раскопки, которые производились здесь в 20-е, а затем в 50-е годы прошлого века, выявили фундамент огромной трёхнефной базилики, возведённой на месте более старой, тоже каменной. Это во всём средневековом Крыму самая большая базилика после кафедрального Апостольского собора в Херсоне. По результатам разысканий на конец XX века археологи А. Герцен и Ю. Могаричев насчитали в связи с Фуллами «более 15 вариантов их локализации». Они же пришли к осторожно-скептическому выводу, «что в Крыму, возможно, были не одни Фуллы». Скитания в поисках неуловимого этнонима и топонима в скептически настроенных крымских кругах теперь рассматривают едва ли не как блажь или сумасбродство.
Одно очевидно: место действия, описанное в «Житии Кирилла», — не сам епископский город Фулла (или Фуллы, как теперь его чаще называют), а какая-то дебрь, глухомань. Симферопольский археолог Александр Джанов показывал автору этих строк современную карту-развёрстку заповедного Крыма, на которой среди пещер водораздельного горного плато в нескольких километрах от приморского посёлка Рыбачий обозначена пещера по имени Фул. Местность действительно маловодная, поскольку речки и ручьи скатываются с плато или в сторону моря, или в континентальном направлении. Глядя на карту, невольно вспоминаешь жалобы фульских древопоклонников на бездождия. Эти места малолюдны до сих пор, но наше с Джановым восхождение к пещере было прервано почти у подножия Караби-Яйлы неумолимыми сторожами подгорных виноградников, заподозривших в нас расхитителей народного или уже приватизированного — вместе с самой грунтовой дорожкой — добра.
(adsbygoogle = window.adsbygoogle || []).push({});