просто умираю от голода.
Я согласился, потому что был голоден и потому, что у меня не хватало сил продолжать спор.
Мы пришли в маленький итальянский ресторан и заказали спагетти, оказавшиеся очень вкусными, и телятину в масле, нарезанную тонкими ломтиками.
– Ширли действительно сказал, что я умею петь? – спросила Римма в середине обеда.
– Сказал. По его словам, он заключит с тобой контракт, как только ты вылечишься.
Она отставила тарелку и закурила.
– Взять деньги в киностудии – проще простого.
– Ни ради тебя, ни ради кого другого я на это не пойду.
– Я думала, что ты в самом деле хочешь помочь мне вылечиться.
– Довольно! Мне осточертело говорить о твоем лечении, и сама ты осточертела.
Кто-то опустил монету в радиолу-автомат. Джой Миллер запела «Некоторые дни». Мы оба внимательно слушали. Миллер пела слишком громко, в ее голосе слышался какой-то металлический оттенок, к тому же она часто фальшивила. Пленка со звукозаписью, лежавшая у меня в кармане, не шла ни в какое сравнение с этой пластинкой.
– Полмиллиона в год! – задумчиво проговорила Римма. – А ведь певица-то она совсем неважная, правда?
– Правда-то правда, и все же гораздо лучше тебя, хотя бы уже потому, что ей не нужно лечиться. Пошли. Я хочу спать.
Мы возвратились в пансион, и Римма остановилась на пороге моей комнаты.
– Если хочешь, можешь ночевать у меня. Я в настроении.
– Чего не могу сказать о себе, – ответил я и захлопнул дверь у нее перед носом.
Я лежал в темноте и думал над словами Риммы: «Взять деньги в киностудии проще простого…» Надо забыть об этом, твердил я себе. Да, мне приходится трудно, но я еще не настолько пал. И все же мысль о деньгах не выходила у меня из головы. Если бы только мне удалось помочь Римме вылечиться…
Размышляя так, я незаметно уснул.
На следующий день, около восьми утра, мы на автобусе поехали в Голливуд. Через главные ворота киностудии «Пасифик» двигался непрерывный поток людей, и мы замешались в толпе.
– Время у нас еще есть, – сказала Римма. – Съемка начнется не раньше десяти. Пойдем, я попрошу Ларри устроить тебя на работу.
Я последовал за ней.
В стороне от главного здания находилось несколько низких одноэтажных домиков. Около одного из них стоял высокий худой человек в вельветовых брюках и в голубой рубашке.
Я возненавидел его с первого взгляда. Плохо выбритый, с бледным одутловатым лицом и близко посаженными, бегающими глазками, он напоминал сутенера, ищущего заработка.
Человек глумливо бросил Римме:
– Хэлло, милашка! Пришла поработать? – Он посмотрел на меня. – А это что за фрукт?
– Мой приятель. Ларри, ты не сможешь его пристроить статистом?
– А почему бы и нет? Чем вас больше, тем веселее. Как зовут?
– Джефф Гордон, – ответила Римма за меня.
– Хорошо, я его беру. – Ларри обратился ко мне: – Отправляйся в студию номер три, дружище. Прямо по аллее, затем второй поворот направо.
– Иди пока один, – сказала Римма. – Мне нужно переговорить с Ларри.
Ловенштейн подмигнул мне:
– Все они хотят переговорить минуточку со мной!
Я пошел по аллее, но на полпути оглянулся. Римма и Ловенштейн направлялись в контору. Он обнял ее за плечи и, склонившись над ней, что-то говорил. Я остановился.
Через несколько минут Римма вышла из конторы и присоединилась ко мне.
– Я взглянула на двери. Ничего хитрого. Замок ящика стола, где хранятся деньги, посложнее, но я сумею его открыть, если хватит времени.
Я промолчал.
– Мы успеем все обделать за сегодняшнюю ночь, – продолжала Римма. – Здесь ведь легко «заблудиться». Кстати, я знаю тут местечко, где можно пересидеть до утра. Видишь, все очень просто.
Мои колебания были недолгими. Я говорил себе, что, если не пойду сейчас на риск, мне придется вернуться домой и вести жалкую жизнь неудачника. Если же я вылечу девушку, то мы оба будем обеспечены.
В ту минуту я думал только о том, какие возможности откроют передо мной десять процентов с полмиллиона долларов.
– Хорошо, – сказал я. – Если ты решилась, я с тобой.
2
Мы лежали бок о бок в темноте под большой сценой в студии номер три. Уже несколько часов мы провели в этом положении, прислушиваясь к топоту ног над нами, крикам рабочих, готовивших декорации к завтрашней съемке, и к брани чем-то недовольного режиссера.
С утра и до темноты я и Римма работали под жаркими лучами юпитера вместе с другими статистами – толпой никому не нужных людей, цеплявшихся за Голливуд в надежде, что когда-нибудь кто-нибудь их заметит и они засверкают в созвездии других кинозвезд. Пока же они трудились в поте лица своего, и мы, ненавидя их, делали то же самое.
Одну сцену мы повторяли бессчетное количество раз с одиннадцати утра до семи вечера, и, должен признаться, такого трудного дня у меня еще никогда не было.
В конце концов режиссер объявил перерыв.
– Ну, хорошо, ребята! – крикнул он в микрофон. – Приходите завтра ровно в девять в той же одежде, что и сегодня.
Римма взяла меня за руку.
– Держись ко мне поближе и пошевеливайся, когда я дам тебе знать.
Мы тащились в самом конце вереницы усталых, покрытых потом статистов. У меня колотилось сердце, но я не позволял себе задумываться над тем, что мне предстояло сделать.
– Сюда! – шепнула Римма и подтолкнула меня.
Мы незаметно свернули в аллею, ведущую к боковому входу в третью студию, и без всяких осложнений пробрались под сцену. Первые три часа мы лежали тихо, как мыши, опасаясь, что кто-нибудь нас обнаружит, но часам к десяти рабочие разошлись, и мы остались одни.
Нам очень хотелось курить, и мы достали по сигарете. Слабый огонек спички отразился в глазах Риммы, и она, взглянув на меня, сморщила нос.
– Все обойдется как нельзя лучше. Через полчаса мы сможем приступить.
Именно в эту минуту я почувствовал страх.
Должно быть, я совсем сошел с ума, позволив впутать себя в это грязное дело. Если нас поймают…
– Какие у тебя отношения с Ловенштейном? – спросил я.
Римма зашевелилась, и мне показалось, что я задел ее за живое.
– Никаких.
– Так я и поверил! Где ты могла познакомиться с этой скотиной? Он точная копия твоего дружка Уилбора.
– Тебе с твоим изуродованным лицом лучше бы помалкивать. Кого ты из себя корчишь?
Я изо всех сил ущипнул ее за ногу.
– Не смей говорить обо мне!
– А ты не смей обзывать моих друзей.
Тут я понял, кто такой Ловенштейн.
– Теперь я знаю: он снабжает тебя наркотиком.
– Ну, если и снабжает? Должна же я его где-то добывать?