радостной, что у нее появился такой ученик. Довольно скоро вся доска покрылась бесконечными разноцветными пересекающимися линиями, отмечающими, в каком творческом союзе кто состоял. Агата, как-то зашедшая ко мне домой, расхохоталась и сказала, что я похож на «этого, из „Игр разума“», и долго расспрашивала, а что я, собственно, хочу найти и кому вменить уничтожение экспонатов.
* * *
Это было время, когда все потекло как-то само по себе. Да, у нас было два дела, одно очень важное, другое курьезное, но как подступиться к ним, мы не знали и часто прокрастинировали, дуракаваляли, иногда пересекались вечером на кофе и обсуждали наши догадки. Я корпел над книжками, узнавал бесполезные факты из биографий мертвых людей и чертил линии на доске, а Агата копалась в интернете и обходила пострадавшие музеи, беседовала с хранителями, но везде картина напоминала инцидент в «Верблюдоводстве», только никто не попался на камеру.
Астрономически зима уже перевалила через экватор, но, как часто водится в столице, самые лютые морозы только заряжали. В феврале днем опускалось до минус тридцати, и мы передвигались по городу короткими перебежками: от с трудом заведшейся машины к дверям офиса, от вестибюля метро до ближайшего кафе или забегаловки. Я купил домой ставший дефицитным обогреватель по двойной рыночной цене, а Агата призналась, что спала в пижаме под одеялом и двумя пледами.
И даже в такую погоду мы продолжали встречаться вечерами за кофе и обсуждать работу, а часто и не только: иногда она рассказывала о себе больше, поэтому я радовался, когда Агата появлялась с покрасневшим от холода носом и долго выпутывалась из шарфов, свитеров и платков, снимая их с себя, как листья капусты. Этой зимой мы почему-то часто бывали в индийских местах, и я выучил слова «тандури», «самоса» и «масала». Масала-чай с молоком и специями, впрочем, казался мне дрянью, а вот остренькое в такие морозы было как нельзя кстати.
Как-то раз за поеданием чикен карри и тхали у нас случился экзистенциальный разговор.
– Барченко, скажи, ради чего ты все это делаешь?
– Что «все»?
– Министерство. Из архивов перевелся на более опасную работу. Так упорно роешь дела.
– А ты не упорно роешь?
– Я тебя спросила.
– Мне кажется, мы об этом уже начинали говорить. Ты опять травмы друг друга хочешь обсудить?
– То есть ты просто зарываешься в работе от проблем?
Я начал немного выходить из себя. Что хочет-то?
– Можно и так сказать. А еще я действительно люблю этот город и даже некоторых жителей. Этих обычных москвичей, что не подозревают, что у них под носом. Тех, кто вечно бежит по делам, стоит в пробках, женится, заводит собак, врет и ворует (их меньше), обсуждает новые рестораны и сериалы, ссорится и мирится… А вот чего ты хочешь?
– Альтруист, значит?
Я защитно сложил руки на груди.
– Капельку. Почему ты спрашиваешь? Почему ты здесь?
– А я выбирала? Меня за руку привели. Я все чаще задумываюсь о том, что судьбу мы не выбираем. И что все циклично. Вот ты же можешь теоретически из министерства уволиться?
– Могу.
– Но не станешь. Твой дед ловил гастролеров, отец ловил гастролеров, теперь ты ловишь гастролеров и будешь ловить. Я… неважно. Короче, так всегда, иллюзия выбора есть, а на деле события или твои страхи несут тебя по одной проторенной дорожке. И события как будто повторяются. Ты же меня не бросишь? Мы и дальше будем напарниками? – она вдруг схватила меня за прижатую к груди ладонь.
Я опешил. Аккуратно отогнул от моей руки ее крепко сжатые пальцы и пожал ее ладонь, сводя все в шутку.
– Вот это тебя, мать, на философию потянуло. Что случилось?
– Майка в жопу засучилась! Отвечай!
– Да нет, что ты. Тут из-за тебя стало веселее работать.
– И мне с тобой веселее работать. Запомни, я тоже твою жопу когда-то прикрою. Не люблю быть должником. И хватит болтать, давай рассказывай, что нарыл про авангардистов.
Мы улыбнулись друг другу, и она чуть отвела взгляд.
Меж тем мы ни на шаг не приблизились к разгадке дела Кочеткова, а ненадолго было замерший конфликт с Черным Кремлем вокруг убийства Казимира и сопутствующая ему таинственная история с устранением кандидата в мэры получили развитие. Началось все с того, что растерзали одного из наших новичков, молодого бухгалтера, и все улики указывали на мертвичей. Был созван экстренный совет, говорят, представитель главка МПД на нем сорвался на крик: «Неужели Черному Кремлю хочется войны?»
Потом кто-то устранил видного вампира, как оказалось, он принадлежал к верхушке западников. Вампира упокоили от души, с соблюдением десятка древних ритуалов, так что та сторона подумала, что такое знание может существовать только в анналах спецназа МПД. После этого западники выступили единой фракцией и тоже созвали экстренный совет. На нем они потребовали пересмотреть Пакт и, цитата: «Разрешить мирным существам, не желающим жить в атмосфере ненависти, покинуть страну», то есть отменить правило о жизни в национальных границах. МПД ответило решительным отказом: где свободный выезд, там вскоре и свободный въезд, а значит, гастролеров станет столько, что их невозможно будет отлавливать. Остальные фракции разделились, кто-то аккуратно высказывался в поддержку позиции западников, кто-то призывал к сохранению статус-кво и деэскалации. Это было первое подобное официально выдвинутое требование за двести с лишним лет. Резьбу сорвало.
Многие потусторонние жители города теперь смотрели на нас с откровенной ненавистью, казалось, лишь необходимость прятаться и вероятность встретить отпор останавливала их от нападений на сотрудников среди белого дня. Участились сообщения о пропажах горожан, министерство вело расследования сразу нескольких кровавых убийств с подозрением на РПО. В воздухе носилась беда. Даже первородные, казалось, чувствовали надвигающуюся беду: собаки на «Площади Революции» поджимали хвосты и уши, а говорящий на неизвестном славянском наречии дуб в Коломенском перестал отвечать министерским исследователям и ушел в спячку.
На этом фоне проведение пышного юбилея на следующей неделе казалось дурацкой формальностью, если не пиром во время чумы.
Обстановка вокруг накалялась, а Мечников, глава нашей как бы следственной группы, пропадал неизвестно где, не делился информацией по своему расследованию и отправлял нас раз за разом заниматься какой-то непродуктивной и мало относящейся к делу фигней. Теперь он, кажется, занимался и новыми убийствами, нас к ним уже не стали привлекать. Мы пытались рационализировать его редкие поручения, но выходило так себе, если б не статус легенды сыска, я бы подумал, что он спускает дело на тормозах, не желая им заниматься.
Филатова тоже теперь невозможно было достать, он появлялся в офисе на час-два