Может, вам полегчает со всем этим Адом и тому подобное.
— Не уверен в этом, но было бы неплохо поговорить о том, что ты показал мне в баре. Я имею в виду твою руку.
— Я пришлю за вами такси. Когда доберётесь до отеля, позвоните мне из вестибюля и поднимитесь на лифте на верхний этаж. Я выйду и встречу вас.
— Хорошо.
Я снимаю трубку домашнего телефона и набираю обслуживание номеров.
— Да, мистер Макхит?
— Привет. Я бы хотел, чтобы мне прислали какой-нибудь еды.
— Конечно, сэр. Что предпочитаете?
— Не знаю. Что у вас есть?
— У нас очень хорошие стейки. И сегодня у нас фирменный лосось от шефа. Он обжарен на гриле и натёрт…
— Звучит заманчиво. Вот что я вам скажу. Я не знаю, чего захочется моим гостям, так что пришлите всего понемногу. Всё, что вам кажется хорошим. И не нужно слишком много вычурных блюд с чёртовой глазировкой манговым чатни или диарейными чили. Не нужно издеваться над мясом, чтобы сделать его вкусным. Позаботьтесь, чтобы было несколько рёбрышек и бифштекс средней прожарки. И десерты. Пришлите их целую кучу. И чёрный кофе.
— Что-нибудь ещё?
— Да, бутылку Царской водки, — говорю я, опьянённый властью.
— Только одну?
Я подношу трубку к другому уху, чтобы убедиться, что верно расслышал его.
— У вас есть Царская водка?
— У нас осталось несколько бутылок из вашего личного запаса.
Чёртов Самаэль был умён. Мне ещё многое нужно узнать об этой игре в зло.
— Сейчас только одну бутылку, но будьте готовы к возможному запою.
— Да, сэр. Первые блюда начнут поступать в течение тридцати-сорока минут.
— Ты мой герой.
Чёрт, да, здорово быть королём.
Отец Травен и первая партия еды прибывают примерно в одно и то же время. Всё, что он произносит, когда я провожу его через дедушкины часы, это: «Ого». Затем: «О, Боже», с другой стороны.
— Добро пожаловать на тёмную сторону, Отец.
Официанты вкатывают тележку с едой за тележкой и аккуратно расставляют их вдоль стены, словно сатанинский шведский стол.
Я беру свиное рёбрышко в техасском красном соусе и откусываю большой кусок. Это не тамале Карлоса, но сойдёт.
— Поешьте. Христиане говорили, что такое обилие пищи — это обжорство, а греки говорили, что это признак скудоумия. Тоже можете угощаться, потому что нам уже пиздец.
Он улыбается, но приближается к еде осторожно, словно где-то там может быть спрятана самодельная бомба в форме тирамису. Травен берёт несколько красных виноградин и кладёт одну в рот. Улыбается и кивает.
— Слабо, Отец. Очень слабо.
Он подходит и садится на подлокотник роскошного голубого дивана. Он улыбается как Мерихим. Вне собственного пространства всё, что ему остаётся, — это бродить и присаживаться.
— Вы когда-нибудь слышали о Голубых Небесах? — спрашиваю я.
— Это старая песня.
— А помимо этого?
— Боюсь, нет. Как бы то ни было, ты уверен, что это настоящее название?
— Вы правы. Голубые Небеса звучит слегка беззаботно для внепространственного места силы.
— Я займусь этим, если хочешь.
— Благодарю.
Он срывает пару виноградин с кисти, кладёт себе на тарелку, но не ест.
— Хотел попросить тебя об одолжении, — говорит он.
— У меня всего вдоволь. Чего вам нужно?
— Я плохо отреагировал, когда ты вчера вечером показал мне свою руку. Не покажешь мне её снова?
— Конечно.
Я стягиваю перчатку и закатываю рукав. Сажусь на диван рядом с ним, чтобы он мог хорошенько рассмотреть.
— Знаете, это просто рука. Довольно уродливая, но всё равно это просто рука.
— Как ты потерял свою настоящую?
— В бою. Я раньше был гладиатором, но слегка подрастерял практику. Адовец, с которым я дрался, снёс её с одного маха.
— Боже мой.
— Я убил его, так что у этой истории счастливый конец.
— Рад за тебя.
Он бросает свои виноградины в пепельницу и с растерянным видом садится на диван.
— Слушай, чувак, я твержу тебе, что не уверен, что отлучение от церкви больше имеет какое-либо значение. Когда я говорю, что знаком с Богом, то не шучу. Я знаю этого парня, и нравлюсь как минимум одной Его части.
— Что значит, одной части?
— Я не сказал тебе? У Бога был нервный срыв, и он разделился на пять маленьких Богов. Но, как я уже сказал, я довольно хорошо знаком с одним из них.
— В самом деле?
Он качает головой. Поднимает руки и роняет их на колени.
— Если что-то из сказанного должно было меня утешить, боюсь, это не сработало.
Я подхожу к шведскому столу и беру бутылку Царской водки и два стакана.
— Спрашивай меня о том, что у тебя на уме.
Он делает вдох.
— Предположим, что я действительно отправлюсь в Ад без всякой надежды на спасение. Ты сказал, что мог бы помочь мне. Это значит, что ты знаком с кем-то во власти? Наверное, я имею в виду… ты видел когда-нибудь Люцифера? И он действительно так сильно, как я слышал, ненавидит духовенство?
Я ставлю бутылку и стаканы на столик между нами.
— Отец, я и есть Люцифер.
Он смотрит на меня, ожидая, что я скажу, что это шутка. Не дождавшись, он откидывается на спинку дивана и смеётся своим смехом усталого старого солдата.
— А я-то считал тебя своим другом. Вот уж верно, принц лжи.
— Я твой друг, и я не лгал тебе. Я не всегда был Люцифером. Уж поверь. Я не просился на эту работу. Предыдущий Люцифер всучил её мне. Вот откуда я знаю, что, если ты окажешься в Аду, о тебе позаботятся. Я управляю этим чёртовым местом.
Он встаёт и подходит к шведскому столу. Накладывает фрукты и сыр на тарелку, и несёт её обратно.
— Бог разделился на части, а ты — Дьявол. Ты прав. Можно и мне поесть.
— Вот это я понимаю.
Я возвращаюсь и накладываю ложкой на тарелку чёрную икру и сметану.
— Знаешь, если кто тут и должен быть напуган, так это я. Ты вроде как третий человек, которому я рассказываю об этом люциферстве, и все восприняли это довольно неплохо. Я имею в виду, что мне бы хотелось из вежливости хоть чуть-чуть шока и ужаса, когда я говорю людям, что я король зла.
Травен с заботой и вниманием скульптора намазывает Бри на крекер.
— Если люди не кажутся шокированными, возможно, это потому, что такое сложно разом переварить. И у тебя в самом деле колоритная история.
— Так вот что люди говорят у меня за спиной. Что я колоритный.
— Ты бы предпочёл быть скучным?
— Запиши меня.
Нет в этом мире ничего печальнее преданного