уже ехать пора будет. Так что, отбой.
Братец послушно улёгся, закрыл глаза и через пять минут уже храпел. А вот я никак не мог заснуть. В голове почему-то упорно крутились картинки из прошлого. Из моего прошлого. Дениса Никонова.
Был ли я счастлив? Тогда думал, что да. Мне казалось, нереально круто иметь бабло и связи. Статус, дорогие шмотки, тачки, шикарный дом. Но вот сейчас, лёжа на сеновале в Зеленухах, я тужился, пытаясь вспомнить моменты, когда по-настоящему чувствовал себя счастливым. И что? Да ни хрена. Не на чем зацепиться. Все однотипно. Гулянки, пьянки, ночные клубы, телки. Да, родители не лезли, да, я по максимуму разруливал все сам. Даже если выходило обосраться, тут же подтирал за собой.
Но самое неожиданное, я вдруг отчётливо понял одну вещь. Повернись сейчас колесо сансары в другую сторону, окажись я обратно в своем времени, в своем теле… Первым делом нашел бы отца, того, настоящего, привычного мне, отнял бы у него телефон, разбил бы его об стену, а потом утащил куда-нибудь, где мы смогли бы провести хоть одни выходные вместе.
Глава 25:О долгожданных встречах и неожиданных свиданиях
— Наташка, да убери ты свои яйца! Ей богу, сил уже нет.
— Знаешь, что, Андрей? Это не яйца. Это — пироги. Мамка велела бабушке передать. А яиц там всего-ничего.
— Не знаю, что у вас за пироги, а мне сейчас ноги откажут. Тяжёлая, зараза…
— Ну, ещё молоко. Банка одна всего лишь. И масло. И сметаны немного.
— Да хорошо! Рад за вас. Только, почему оно все на мне?
Вот так весело, громко и незатейливо мы ехали в сторону Воробьевки.
Народу в машину набилось, как в последний раз. На заднем сиденье устроились Семён, Наташка и Андрюха. Девчонка держала в руках здоровенную корзину. Вернее, сначала в руках, а потом у Переростка на коленях. Сенька все время ныл, что ему тесно, и Наташкина поклажа плавно переехала к сидящему рядом Андрюхе. А это была не простая корзина. Это была корзина — монстр. При желании, туда можно было бы запихнуть Семена целиком. Видать, совсем у Николаича мать оголодала. Жратвы, как на цыганский табор.
Она, эта корзина, если честно, была таких размеров, под нее хоть отдельную машину заказывай. Естественно, Сеньку Наташка жалела и основная тяжесть гостинцев для бабушки,(Красная шапочка, блин), пришлась на Андрюху, которого девчонке точно не было жаль. По крайней мере, стонал братец так, будто ему бетонную плиту на ноги положили.
Матвей Егорыч занял пассажирское место рядом со мной, соответственно, чувствовал себя прекрасно. Даже окошко открыл и высунул голову.
Хотя, по идее, логично было бы посадить вперёд Андрюху. Он самый здоровый. А так, мы ехали, периодически цепляя задом кочки. Деревенская дорога это не автобан. Да и Семён — крепкий малый. А вдвоем с Переростком они вообще создавали заметный перегруз.
Наташка, увидев всю нашу компанию, сначала обалдела. Она ждала нас возле сельсовета. Наверное, думала, я сочиняю, пытаясь избавиться от ее общества. Нет, ну, в начале и правда сочинял. Зато потом, когда мы подошли к административному зданию, где уже стояла "Волга", с гордостью посмотрел Наташке прямо в глаза. Вот, типа, видишь? Все, кого обещал.
Но дорога, конечно, в итоге получилась та ещё. Особенно под нытье Андрюхи, который без конца причитал, и жалобы Семена, который утверждал, что ему не хватает воздуха. Тесно.
— Бабушка… Какая бабушка? Вы с ней сто раз на неделе видитесь. И Николаич постоянно наведывается. Все его матушку знают. Нина Григорьевна.. Попробуй про нее забудь. Она быстро вам родительский день устроит. А заодно субботник, парково-хозяйственную деятельность и, на всякий случай, лекцию по марксизму-ленинизму. Ей помирать скоро, а она все свои замашки бывшего председателя забыть не может. Это же не бабка. Это… зверь! Секач во время гона. Точно тебе говорю. А ты ей пирожки… — Бубнил без остановки Переросток.
— Андрюха, отставить! — Не выдержал, наконец, Матвей Егорыч. — Что ты там, как баба, ей богу…
Короче, когда мы добрались до Воробьевки, пассажиры, сидевшие сзади, вывалились из машины с радостными "охами" и кряхтением. Кряхтел, правда, только братец. Но сильно. Потом вообще сделал два шага от машины, пока остальные разминали ноги, взмахнул руками и театрально рухнул на колени.
— Чё это он? — Испуганно поинтересовался Семён, наблюдая за братцем.
— Ой, мать моя … Ног не чую…— Стонал Переросток. — В больницу мне надо.
— Ну, тебе в больницу, а нам вон с Сенькой в музей. Нас там уже ждут. Я просил, чтоб председатель позвонил. — Спокойно ответил Матвей Егорыч, при этом одергивая пиджак, на котором висели ордена.
Много орденов. Я столько и не видел, если честно. При взгляде на эту галерею памяти, возникало ощущение, что дед Мотя не одну войну прошел, а все, какие только были в прошлом веке.
— Как же? Вы чего? Андрей! — Наташка сначала растерянно посмотрела по очереди на нас, а потом поставила корзину на землю и подбежала к Переростку. — Ну, ты что? Андрей! Шутишь?
— Ты имя мое забыть боишься? Или совесть мучает? А все из-за тебя. Да. Пирожки твои, с яйцами. Ох, ног не чую…Вот давай теперь, веди меня в больницу.
— Матвей Егорыч! Жорик! — Девчонка пыталась поднять братца с земли и попутно говорить с нами.
Выходило это у нее не очень. Как только она подтягивала Андрюху вверх, тот сразу же оседал обратно. В итоге Наташка закинула одну его руку себе на шею, чтоб он хотя бы просто стоял. Хорошо, время раннее…Ну, как раннее… Для села уже вовсю рабочее. Короче, хорошо людей на улице особо не было. А то собрали бы мы кучу зрителей. Очень натурально Андрюха изображал страдания.
Наташка, естественно, не видела самого главного. Как только она отвлекалась от братца, тот довольно скалился в мою сторону и подмигивал.
Дело в том, что, когда мы шли к сельсовету, я напомнил Андрюхе, он должен отвлечь девчонку. Это — его прямая и очень важная обязанность. Кстати, совершенно не прогадал, что напомнил. В машине Наташка несколько раз неоднозначно намекнула, мол, корзина тяжёлая, ей понадобиться помощь. Мужская. Чья-то... Но когда Переросток предложил свою кандидатуру, она тут же нашла причину отказаться. Выяснилось, что бабушка, которая является матерью Николая Николаича и бывшим председателем Зеленух, страсть как не любит Андрюху. Прямо на дух не выносит. Прямо видеть его не