Читать интересную книгу Крыло голубиное - Андрей Косёнкин

Случалось, конечно, собачились братья. Юрий кричал и топал на младшего брата ногами, но, отойдя от гнева, пусть молчаливо, однако неизменно с ним соглашался, признавая за младшим безусловное превосходство в умении считать и предвидеть. Иван до сих пор был еще безбород, как при отце, по-прежнему тих и тем не менее по-своему, по-особенному настойчив в достижении того, чего ему было надо. А надо, судя по тому, на что он решился подбить старшего брата, ему оказалось многое. Именно Иван сподобил Юрия подняться на дядю. Несмотря на отчаянность и безрассудство, Юрий не догадывался таким простым и скорым путем взять сразу все. Причем право Михайлова старшинства поначалу еще казалось ему очевидным. Кроме того, его натуре более было угодно живое дело войны, нежели судебная волокита у хана.

Лишь только умер Даниил Александрович, Иван при каждой их встрече, сначала исподволь, затем все решительней, начал убеждать Юрия в том, что право Михаила Ярославича на великокняжеский владимирский стол не столь уж неоспоримо, как кажется.

— Право, — убеждал он, — держится вовсе не на старшинстве, которого уж давно никто не ценит, а на силе. Не так разве, брат? — спрашивал он Юрия, вроде бы и заглядывая ему в глаза, но не допуская того проникнуть в свои. — Разве ты не силен?

— А Тохта? — сомневался Юрий. Разумеется, ему было лестно слушать младшего брата, разумеется, от тех веселых, заманчивых писанок, какие рисовал перед ним Иван, и дух захватывало, и слюни текли, а все же опасность была велика. Кроме того, и Ивану, хоть и слушал его, Юрий не вполне доверял — больно уж тот был хитер. А ежели цель Ивана как раз и заключалась в том, чтобы втравить его, Юрия, в склоку с тверским Михаилом и одновременно с ордынским ханом, чтобы тем вернее погубить и занять его место? Всякое могло быть, и потому сначала Юрий лишь посмеивался, слушая брата. Но время шло, известно: и вода камень точит. И если Юрий на камень был мало похож, то Иван в своей тихой, но необоримой устремленности превосходил и воду.

Кап, кап… Он гнусавил, глядя в пол, либо на белые короткие пальцы, которыми при разговоре имел привычку потирать друг об друга, будто щупал тонкую, скользкую ткань. Говорил о Юрьевой храбрости и прочих достоинствах, о силе, какую уже имели, поминал то и дело батюшку, мечтавшего видеть Москву первой среди городов…

— Да мы и так будем первыми! — отмахивался Юрий, имея свой загад на будущее. Оно ему представлялось отважней и проще: через силу, через войну укрепиться среди земли настолько, чтобы уж ни у кого не осталось сомнений в том, кто среди русских князей — князь первый. А уж тогда и в Орде догадаются, кому ярлык передать на правление.

Кап, кап… Иван соглашался, однако же гнул свое.

В конце концов Юрий отправил послов с дарами к Тохте, чтобы предупредить возможный гнев хана. Послы прибежали назад неожиданно скоро, принеся ханское благоволение примерно в таких словах:

— Правосудный хан не знает привычки вмешиваться во внутренние дела своего русского улуса до тех пор, покуда в нем царят мир и спокойствие. Дело русских решать, согласно их закону и обычаям, кто из них более достоин ханского ярлыка, — сказал Тохта послам, но добавил: — Дело же хана, порученное ему на земле предопределением Вечно Синего Неба, заключается в том, чтобы из достойных отличить лучшего. А потому я полагаю допустимым и племяннику стать выше над дядею, коли племянник более предан и угоден хану, чем дядя…

Ответ хана пришелся ко времени. Прежде всего он снял подозрения Юрия на злоумышления брата и тем прочнее заставил его поверить Ивану во всем остальном. Да и почва для того, чтобы взошли прежде брошенные семена, была готова. Юрий вполне примерился к Руси, уверовал в себя и в возможность сколь легкого, столь же и безмерного прибытка. Отчего-то он уже не сомневался в своей победе и только вожделенно ждал мига, когда можно будет о ней прокричать. Более того, то ли он постарался забыть и забыл, то ли по свойству памяти и характера на самом деле не помнил, что всего лишь несколько месяцев назад недоверчиво слушал Ивана, сомневался и даже подозревал того в тайной каверзе.

К тому времени, как на Городце скончался Андрей Александрович, ни посулы, ни угрозы, ни проклятия не могли отвратить князя Юрия от решенного. Коли уж цель определялась, в достижении ее он оказывался не менее упорен и настойчив, чем покойный батюшка или младший брат. И даже во сто крат решительнее, потому как по свойству вспыльчивой души ни в чем не знал, да и не хотел знать никоих ограничений. Убедить его в чем-либо было трудно, но уж переубедить невозможно. Определив цель, он летел к ней, как бездумная, убийственная стрела, пущенная расчетливой и умной рукой. Иное дело, что при его шалом уме, совершенно не склонном к глубоким размышлениям, цель за него должны были определять другие. Но для того и находился с ним рядом Иван. Будто чьей-то заботливой, предусмотрительной рукой поставлен оказался ему думной опорой. Сам Юрий, из гордости что ли, не любил спрашивать совета у младшего брата. Но без совета Ивана и шагу не делал: Иван со своим тихим, назойливым «капаньем» появлялся перед Юрием именно тогда, когда Юрий в нем нуждался. Так у них еще сызмала повелось. Так велось и теперь. Юрий хоть и кичился своим старшинством и положением перед братом, жившим при нем без удела, вроде нахлебника, однако в душе все-таки сознавал, что без Ивана он немногого стоит. И ненавидел его за это.

Иван же жил, покуда не сильно нуждаясь в чужой любви. Он еще и калиту с грошовым подаянием к поясу не примеривал. А что касается любви… Вряд ли была тогда на свете душа, которая бы искренне любила его. Несмотря на его душевную вкрадчивость и ласковость речей, бояре боялись Ивана пуще, чем Юрия. Всегда ровен и тих, всегда же он был ровно опасен, будто волчий капкан.

Не один лишь митрополит Максим и инокиня Успенского монастыря мать Мария уговаривали Юрия отказаться от воровства, не делать на Руси новой смуты. На княжий двор, где горожане с честью приняли московского князя, меняя друг друга, вместе и по отдельности, приходили вятшие, отмеченные заслугами перед отечеством владимирцы, молили его не ходить в Орду, не соперничать с Михаилом Ярославичем.

— Ить дядя он тебе, — всякий вразумлял Юрия.

Но тщетно. Юрий усмехался, почесывал рукой край уха и всем отвечал одинаково: мол, в Орду иду по своим делам, а вы мне не указчики, хоть и седые бороды…

Владимирцы уходили, сокрушенно качая головами, а за воротами, будто по уговору, непременно сплевывали:

— От ить какой неуговористый…

На третий день, перед тем, как московскому князю отбыть, митрополит Максим еще раз сам пришел к Юрию, хоть и знал грек о том, что злаков не сеют в пустыне.

Во дворе еще снаряжался обоз, ржали кони, перекрикивались дружинники, Юрий в покоях еще вправлял под козырный кафтан кованую кольчужку, приятно тяжелившую плечи, но его уж во Владимире не было — весь он был как стрела в пути. Лишь досадовал, что, послушав лукавого грека, попусту потерял два дня.

«Надо было прежде Михаила бежать в Орду-то, как и мыслил…» — огорчался теперь упущенному времени Юрий.

Однако Иван отчего-то удерживал его, отговаривал спешить, он и насоветовал поклониться все-таки митрополиту.

«Экий черт заковыристый… Впрочем, у брата свои расчеты — ему видней. Да и ведает он поболее моего. У него, почитай, в каждом городе свои людишки распиханы, то и дело доносы шлют».

Юрий был высок, строен и почти хорош лицом. Почти, потому что, несмотря на открытость и правильность черт, в облике его проглядывало что-то птичье. Даже когда улыбался князь, он оставался похож то ли на обиженного, сердитого воробья, то ли на злую курицу — так все было в лице его мелко и в то же время как бы уклювисто. Во всякое время, когда и в мыслях то не имел, лицо его будто плыло в вечной усмешке. Создавалось то впечатление из-за тонких подвижных губ, скошенного, мелкого, как у батюшки, подбородка, мелкого же, но клювастого носа и серых округлых глаз, одинаково готовых к веселью и гневу. Спокойствия Юрий не знал. Руки его и те находились в постоянном движении, и ежели не хватались за плеть или меч, то охорашивали кафтан, поправляли шапку на голове или же теребили то одно, то другое ухо, будто в ушах у него непрестанно свербило. Уши Юрия были особенно примечательны. Хрящеватые, будто обломанные, напрочь лишенные мочек, они так плотно прилегали к черепу и были столь неприметны, что, наверное, поэтому глаза всякого собеседника невольно скашивались на них: а есть ли? Что не могло не раздражать князя.

Впрочем, если бы не все эти мелочи, безусловно, Юрий был бы хорош собой. При этом он даже в зиму сапоги носил на каблуке, а коли уж по случаю натягивал ферязь, то она была так расшита золотом, что слепила, а ко всякому кафтану имел по нескольку козырей — пристежных стоячих воротников, каждый из которых на свой лад украшен был шитьем, жемчугами и дорогими каменьями. Пуговиц и тех, кроме серебряных, не признавал.