и покупается. Что верить в светлое будущее можно, если у тебя есть на него деньги, – пожимала плечами мама.
– А люди? Как же люди? – горячилась бабушка.
– Продажные, лживые, циничные. За три квадратных метра поубивают друг друга, – отвечала спокойно мама.
– А родственники? Почему ты отказалась от родственников? Почему лишила семьи свою дочь? – не понимала бабушка.
– Потому что родственники появляются только тогда, когда ты успешна, при деньгах и можешь решить их проблемы. Если ты никто, родственники о тебе и не вспомнят.
– Неправда! Семья всегда поддержит…
– Мам, ты сама-то в это веришь? Что-то меня никто не поддержал, когда я отсюда уезжала, а сейчас все звонят и пишут. Тут же все вспомнили о родстве. Разменять квартиру, отсудить квартиру, участок, алименты… Знаешь, я решила – не хочу, чтобы Маша о них знала. У нее нет родственников. Никаких. У нее есть я и ты. Этого достаточно.
– Как ты можешь решать за всех? Они же все равно захотят с ней видеться, – твердила бабушка.
– Нет, не захотят. Им с ней нечего делить. Нечего с нее взять, – отвечала мама.
– Время покажет, насколько ты заблуждаешься. Насколько не права!
Время показало. Родственники, которых лишила меня мама, так и не объявились. Лишь когда у моих книг появился массовый читатель, пришло сообщение в соцсеть. Женщина писала, что она моя троюродная сестра. Пересказала историю семьи. Были и совпадения, и явные нестыковки. Но я всегда имела в виду, что у моей мамы – своя память, у меня – своя, у людей – другая, не совпадающая ни с маминой, ни с моей. А семейная память вообще больше похожа на легенду, в которой все складывается из слухов и домыслов. Мне не понравился тон, стилистика послания. В нем не было тепла, участия. Я чувствую тексты… В том, безусловно вежливом, слышалась… обида, наверное. Не на что-то конкретное. Может, я так почувствовала, не знаю. Меня то послание, скорее, напугало. Писавшая женщина была моего поколения, может, чуть старше. Но я бы не смогла написать в соцсеть послание седьмому на киселе родственнику. Зачем? Чтобы что?
Спустя еще некоторое время ко мне на встречу пришла женщина, которая назвалась сестрой, тоже троюродной. Опять же, рассказала достоверную историю. Сообщила, что есть еще родственники, которым я могу написать, связаться с ними. У меня не было сомнений, что обе женщины говорят правду. Но в свои сорок пять лет я оказалась не готова к родственным связям, дружить семьями и домами. До этого я жила без сестер и братьев. Без племянников, дядей и тетей. Да, еще лет двадцать назад я бы прыгала до потолка от счастья, если бы у меня вдруг появились родственники, кровные. В сорок пять сложно восстанавливать родственные связи и уж тем более слушать истории о своей семье, состоящей из двух человек – бабушки и мамы. У меня уже сложилась своя история, свои легенды и мифы, в которые я поверила. В моей памяти не осталось никого, кроме бабушки, хотя, как выяснилось, у нее были и младшая сестра, и младший брат. И бабушка, приезжая в Москву, навещала всех племянников. Мне она про них никогда не рассказывала. Почему? Наверное, на то были причины, как и у моей мамы нашлись основания отрубить все родственные связи.
И уж тем более я оказалась не готова «узнавать правду» про маму. Ничего нового. Да, фантазерка, да, может устроить скандал или повести себя так, как не принято. Может обидеть походя. Наговорить гадостей, а потом этого не помнить. Да, у нее нет подруг. Она живет одна и совершенно не страдает от одиночества. Но она моя мама, и я верю, что она добрый, искренний человек. Всегда кидалась на помощь, защищала. Да, с чудинкой, так до сих пор с чудинкой. Я не знала, сообщать ли ей про объявившихся родственников или нет. Потом решила, что обязана.
– Ты не хочешь с ними поговорить? – спросила я.
– Нет. Иначе зачем я столько раз меняла номер телефона? – ответила мама. – Как они вообще тебя нашли?
– По книгам, биография есть в Википедии…
– Да, была бы ты продавщицей в магазине, они бы тобой не интересовались, – хмыкнула мама. – Вот почему нельзя отделять художественную литературу от реальности? Что им было нужно?
– Ну почему ты так плохо думаешь о людях? Ничего не нужно. Может, они действительно хотели восстановить родственную связь?
– Может… – ответила мама. – Знаешь, мне было очень тяжело. Бабушку все любили, обожали, ей были рады всегда. Я же считалась изгоем. И никто ни разу не спросил у меня, о чем я думаю, что творится в моей душе. Мне не с кем было даже поговорить. Я выживала, работала, чтобы обеспечить тебя и бабушку. Все мысли об одном – достать, заработать, прокормить, дать вам все необходимое. Так что не стоит меня винить в том, что я оборвала все связи. У меня не оставалось на них ни сил, ни времени, ни желания. А теперь эти люди появились и будут перемывать мне кости, рассказывая, какой я была в молодости.
Мама говорила горько, с болью в голосе.
– Ну ты уже столько придумала про себя, а я домыслила в книгах, что меня вряд ли можно удивить. Только скажи честно. Не появится ли однажды на встрече мужчина, который скажет: «Ну здравствуй, доча. Я твой папка»? Вот тогда я точно со стула упаду, – рассмеялась я.
– Ну, всякое может быть, – хохотнула мама и, кажется, готова была рассказать мне еще одну невероятную историю из своей жизни.
Мне семью дал муж. Я, как и положено осетинской девушке, стала частью его семьи, в которой у меня появились и племянницы любой степени родства, и пасынок, и сваты. Даже внуки – пусть не родные по крови, но близкие. Я их вижу, каждый день спрашиваю про их здоровье… Они приезжают. Мои дети знают, что их трое – два брата и сестра. Они близки в той мере, в которой это возможно. Сын и дочь знают, что они уже тетя и дядя, и заботятся о племянниках. Знают, что у них есть двоюродные сестры. Я надеюсь, что они никогда не потеряются и останутся семьей.
– Вы напишете ей? – спросила меня вторая появившаяся троюродная сестра, имея в виду еще одну дальнюю родственницу.
– Нет. Поймите меня правильно. У меня никогда никого не было. И вдруг в сорок пять лет я обретаю сестру, да еще и не одну. Мне нужно это осознать.
Я подумала, что точно не готова менять свою память, узнавая подробности давно минувших дней. Один раз я уже это делала, поехав в