class="p1">Симпатичная дама очень обиделась.
— Вы точно мне не верите, — сказала она. — И как же так — даете тридцать, когда я просила шестьдесят? Это же меня не устраивает.
Она выговаривала очень строго и ушла недовольная.
Авдотья Ивановна чувствовала себя жмотом, жилой, настоящей «француженкой».
Приехала из города Лариса Петровна. Приехала с деловой дамой, с которой вместе ездили.
Лариса Петровна была какая-то смущенная и как будто растерянная. А гостья, наоборот, оживленнее обыкновенного и все кидалась целовать Ларису Петровну и уходя кричала:
— Благодарю, благодарю. Не забуду никогда в жизни.
Все это показалось Авдотье Ивановне очень подозрительным.
Между прочим, Лариса Петровна зашла в кухню и увидела, как ее слуга спешно заматывает свой клубок.
— Ты это что же? — сказала она, нахмурив брови. — Ты же давала зарок. Это, верно, твои новые знакомцы уж успели тебя околпачить?
— Тот человек еще не родился, который меня околпачит, — вспыхнув, закричала Авдотья Ивановна. — Они у меня сегодня клянчили шестьдесят, да не на таковскую напали. Дала тридцать. А не хочешь — так и не надо. А вот скажите лучше, сколько с вас эта проныра вытянула, что вы с ней вместе не иначе, как в банк слетали, а теперь она вас благодарит не наблагодарится.
Теперь вспыхнула Лариса Петровна.
— Ну, милая моя, мало ты меня знаешь! Меня обойти не так-то легко. Дело прошлое: хотела она с меня три тысячи получить. А получила — знаешь сколько? Две с половиной. С тем и отъехала. А ты еще говоришь! Вот как! Пятьсот франков уберегла. Пятьсот! А ты только тридцать. А еще зарок давала. Нет, матушка, никогда из тебя, из вороны, француженки не будет. Так и знай.
Об одном диване
Стоял в салончике диван.
Самый обыкновенный. Обитый каким-то рябеньким гобеленчиком, потертым и выгорелым.
Никто на диван внимания не обращал. Он слился с остальной обстановкой в одно общее — тусклое и незаметное.
И вот однажды Лида Блек, владелица этого дивана, сказала своему мужу:
— Знаешь, Володя, следовало бы этот диван перебить. Он сам по себе очень недурен и удобен. Такой диван должен украшать комнату, а он ее только портит. Как ты думаешь — надо перебить?
Муж отвечал лениво:
— К чему?
— Как — к чему? Я же тебе объясняю, что такой диван должен украшать комнату, а он ее портит.
— А зачем тебе украшать комнату?
Лида посмотрела на него внимательно и ответила:
— Затем, что ты свинья.
Ответ этот каждому постороннему человеку показался бы бессмысленным. Просто, мол, выбранилась дамочка, очевидно в силу дурного характера и грубости своего нрава.
Но, в сущности, ответ ее был глубоко осмыслен. Ответила она не только на вопрос, который, конечно, таил в себе раздражающее начало. Ответила она также и на его неестественно-равнодушный тон, на его ленивую позу, на его (и это в значительной степени) нелепо закинутую ногу, которую он вызывающе раскачивал, на его презрение, на его насмешку — на все вместе.
Он это так и понял. Подумал, опустил ногу, сел прямо и сказал просто и даже грустно:
— Зачем придумывать себе хлопоты? Все горе человека происходит от того, что он все время заботится о том, как бы все для себя сделать получше. Сидит около стола, ну, кажется, и сидел бы. Нет. Вскочит, пересядет к окну. Если спросить его, зачем пересел, так, пожалуй, и сам не знает. А там глубоко у него, в подсознательном, идет работа. Работа на улучшение его существования. Там, в подсознательном, показалось, почувствовалось, что, пожалуй, у окна будет лучше. И вот дан приказ, и несчастный болван пересаживается. Все время с утра до вечера занят человек одной заботой — как бы улучшить свое существование. Для этого он ест, ходит на службу, женится, переклеивает обои, шьет себе брюки в полоску, закатывает сцены ревности, рассказывает анекдоты, делается министром, даже стреляется.
Чего ты удивляешься? Конечно, человек стреляется для улучшения своего быта. Видит, что все скверно и вдобавок ничего нельзя переделать — ну и решает — все долой и насмарку. Это, мол, мне не годится. А как можно погнать все насмарку, буквально все, вплоть до собственных ног, которые устали, до сердца, которое болит, до головы, которая ничего осмыслить не может? Погнать все это к черту можно только револьвером. Вот до чего, голубушка моя, доводит забота об улучшении своего быта. Начинают с дивана, кончают револьвером.
— Ты, значит, совершенно отрицаешь всякую культуру? — сказала Лида и сделала умное лицо.
— И какой ужасный путь, полный сплошных разочарований, открывается перед ним. Этот путь от дивана до револьвера, — продолжал он, не слушая ее. — И чем больше накрутил человек в своей жизни — тем ему хуже. Разочарование царей и героев страшнее, чем разочарование дуры, переделавшей диван. Хоть, может быть, с какой-нибудь точки зрения, очень, очень далекой, беспредельно высокой — это почти то же самое. Иди, женщина, иди к Бонмарше, покупай покрышку на диван.
Лида вспыхнула:
— Пожалуйста, не командуй! Где хочу, там и куплю. В твоих советах не нуждаюсь.
И началось.
Так как вся мебель была коричневая, необходимо было выдержать покрышку в тех же тонах.
Ходила два дня по магазинам, наконец, нашла. Именно то, что нужно. Коричневое с легоньким рисуночком, вроде каких-то устриц, но с лепестками. Очень мило и не марко.
Однако, когда материю принесли и она набросила ее на диван, хорошее настроение от удачной покупки сразу погасло.
Матерая была очень мила — слов нет. Но накрывать ею диван было невозможно. Невозможно не потому, что диван стал бы некрасив, а потому, что все кругом, точно подчеркнутое яркой свежей тканью, стало вдруг до того блеклым, тусклым и, откровенно говоря, грязным, что получался прямо неприличный вид.
Как быть? Как затусклить материю? Посыпать пудрой? Выстирать? Вывесить на солнце?
Кто-то посоветовал даже отдать в красильню вычистить. В красильне, мол, всегда все портят.
Еще кто-то посоветовал завести собаку, и чтобы собака день и ночь лежала на диване. А в дождь выгонять собаку на улицу и потом сразу валить ее на диван. Все это, конечно, никуда не годилось.
Пришлось переменить материю.
Выбрала что-то не очень красивое, зато вполне тусклое. Посмотришь, и такая тоска тебя одолевает, что прямо плакать хочется.
Решила все-таки взять.
— Нужно быть благоразумной. Что ж делать, если к этой проклятой квартире подходит только унылое?
Прислали материю.
Спокойно и решительно развернула ее Лида и набросила на диван.
— Какой ужас!
Материя оказалась не коричневатой, а серой.