Читать интересную книгу Петр Великий - Казимир Валишевский

Петр призвал ямщика в Петербург, устроил ему свидание с сестрой, в доме денщика Шапилова и, когда подлинность его была установлена, отослал его в деревню, назначив ему пенсию. Он принял меры, чтобы обеспечить всем этим родственникам скромное существование, и устроил так, чтобы больше ничего о них не слышать. Ревельскую свояченицу, слишком компрометирующую, заперли под ключ. Чтобы сделать для родни больше, Екатерине пришлось ждать смерти царя. Прежний ямщик, прежний сапожник, крестьяне и крестьянки явились тогда в Петербург, неузнаваемые в своих пышных именах, титулах и костюмах. Симон-Генрих обратился в графа Семена Леонтьевича Гендрикова, Михаил-Иоахим стал называться графом Михаилом Ефимовичем Ефимовским и т. д. Все были щедро одарены. Один граф Скавронский занимал блестящее положение в царствование Елизаветы и выдал свою дочь за князя Сапегу, из знаменитой польской фамилии, очень известной во Франции.

Между тем судьба Екатерины по-прежнему шла в гору. 23 декабря 1721 года Сенат и Синод признали за ней единогласно титул императрицы. Два года спустя совершилась коронация бывшей служанки по определению самого Петра. Эта церемония была новостью в России, а обстоятельства придали ей кроме того важное значение. Во всей истории страны был только один подобный пример: коронование Марины Мнишек перед ее бракосочетанием с Димитрием. Но тогда надо было освятить предварительно права гордой дочери польского магната, которую, победоносная политика дома Вазы предполагала навязать России. Поддерживаемый оружием республики только потому, что он был супругом Марины, сам Димитрий играл второстепенную роль. А вообще царицы были только супругами царей, без всякой политической инвеституры и преимуществ. Но смерть единственного наследника престола подняла в 1719 году вопрос о наследии. Этот вопрос был на очереди все последующие годы. После Ништадтского мира (в 1721 году), давшего государю возможность отдохнуть, вопрос о наследии занял на время первое место среди других забот. По его приказанию, Шафиров и Остерман вели несколько раз тайные переговоры с Кампредоном, которому они предлагали союз с Францией, на основании гарантии, данной последней державой по вопросу о престолонаследии. В пользу кого? Кампредон думал, что Петр имел в виду свою старшую дочь, которую он желал выдать за кого-нибудь из своих подданных и родственников, как например за Нарышкина. Шафиров поддерживал его в этом мнении. В обществе по этому поводу делались самые разнообразные предположения, до самого коронования. В эту минуту в глазах большинства самая новизна события решала, казалось, вопрос в пользу Екатерины. Кампредон также разделял это мнение.

Корона, заказанная по этому поводу, превосходила своим великолепием все те, которые употреблялись при прежних царях. Украшенная бриллиантами и жемчугом, с огромным рубином наверху, она весила 4 фунта и оценивалась в полтора миллиона руб. Она была сделана русским ювелиром в С.-Петербурге. Платье императрицы не могло быть сделано в новой столице. Оно было привезено из Парижа и стоило 4000 руб. Петр сам возложил корону на голову своей жены. Стоя на коленях перед алтарем, Екатерина плакала и хотела обнять колена царя. Он поднял ее, улыбаясь, и передал ей державу, эмблему царского достоинства, но оставил себе скипетр, знак власти. По выходе из церкви императрица села в карету, привезенную из Парижа – также как и платье, – всю позолоченную и раскрашенную, с императорской короной наверху.

Церемония была совершена 7/19 мая 1724 года. Полгода спустя в Зимнем дворце разыгралась драма, которая поставила на краю бездны миропомазанную и коронованную государыню. По возвращении из поездки в Ревель Петр был предупрежден, что между Екатериной и одним из его камергеров установилась с некоторого времени подозрительная дружба. Странно, что его не известили об этом раньше, так как, по словам свидетелей, заслуживающих доверия, связь императрицы с молодым и красивым Вильямом Монсом была давным-давно известна. Чтобы знать, чего держаться, Петру достаточно было бы справиться, при посредстве черного кабинета, в переписке камергера. Он увидал бы там письма, подписанные самыми высокопоставленными лицами страны, министрами, посланниками, епископами. Все эти лица писали молодому человеку в таком тоне, который ясно показывала, какое место они отводили ему в доме государя. Но инквизиторская политика великого человека уже приносила в это время свои последние плоды: всеобщее шпионство заставило всех быть настороже против шпионов. Всякий, зная, что за ним следят, следил за собой, и Петр, желавший знать все, что происходило у других, в конце концов, не знал того, что творилось в его собственном доме.

Этот Монс был братом прежней фаворитки. Он принадлежал к тому разряду авантюристов высшего круга и высокого полета, историческим предком которых можно считать Лефорта. Монс был малообразован, но умен, ловок, веселый товарищ и поэт в свободные минуты. Будучи очень суеверным, он носил на пальцах 4 кольца: золотое, свинцовое, железное и медное: они служили ему талисманами; золотое кольцо означало любовь. Одна из его сестер, Модеста (по-русски «Матрена») была замужем за Федором Николаевичем Балк, отпрыском старинного лифляндского рода Балкен, поселившегося в России с 1650 года. Этот Балк имел чин генерал-майора и был губернатором в Риге, а жена его пользовалась тоже большим расположением Екатерины и со временем стала ближайшей наперсницей государыни. Она заботилась о судьбе своего брата и устраивала свидания. Но этим ее роль не ограничивалась. Вместе с Анной Федоровной Юшковой, также большой фавориткой императрицы, герцогиней Анной Курляндской и еще несколькими дамами она создала нечто вроде камарильи, стягивая мало-помалу вокруг государя сеть кляуз, интриг, тайных влияний и темных козней, и в этом море зыбучего песку его энергия, ослабленная подтачивавшей его болезнью, обессиленная неустанным давлением окружающих, увязала, казалось, все глубже и глубже. Вильям Монс был душой этой партии и под женским именем переписывался с Салтыковой, принадлежавшей также к ней.

Уже начиналось «царство женщины». Петр был равно сбит с толка, как инквизитор и как судья. Он долго не знал того, что ему так важно было знать, и даже тогда, когда его предупредили, он не сумел отомстить за себя и покарать самое непростительное из всех оскорблений. Он получил анонимное предупреждение. Устроена была ловушка, подготовлявшаяся уже давно: Петр застал врасплох Екатерину лунною ночью в парке, в беседке, перед которой г-жа Балк стояла на часах. Жаль только, что эта обстановка не сходится с календарем, т. к. по историческим данным сцена должна была происходить в ноябре, градусах при десяти мороза. По официальным документам тайной канцелярии, Петр был поставлен в известность о происходившем факте 5 ноября. Он велел арестовать доносчика, которого быстро разыскали среди лиц, подчиненных Монсу, сам произвел быстрое расследование в застенке Петропавловской крепости, но против всеобщих ожиданий, не стал действовать с обычной ему молниеносной быстротой. Его честь и даже жизнь были в опасности, потому что в доносе говорилось о готовившемся заговоре и покушении, но он как будто колебался и скрывал свой гнев; можно подумать, что он при своем исключительном нетерпении, и порывистости старался выиграть время! 20 ноября он вернулся во дворец, ничем не выдавая того, что у него было на душе, ужинал по обыкновению с императрицей, беседовал долго и запросто с Монсом и в конце концов успокоил его и всех. Но довольно рано, говоря, что устал, он справился который час. Екатерина посмотрела на свои часы с репетицией, присланные ей в подарок из Дрездена, и ответила: «Девять часов». Тогда он в первый раз сделал резкое движение, взял часы, открыл крышку, повернул три раза стрелку и сказал своим прежним тоном, не допускающим возражений: «Ошибаетесь, 12 часов, и всем пора идти спать».

Это был снова лев, с его ревом и крепкими когтями, – повелитель, которому и самое время, и все и вся должны покоряться.

Все разошлись, и через несколько минут Монса арестовали в его комнате, причем сам Петр взял на себя, как говорят, роль тюремщика и судебного следователя. Но, ведя допрос, он не произносит имени Екатерины. Он решительно не впутывал ее в дело. Расследование дало возможность выставить против подсудимого другие обвинительные пункты: злоупотребление своим влиянием и преступные козни, в которых и Матрена Балк была замешана. Два дня сряду, 13-го и 14-го ноября, глашатай ходил по улицам С.-Петербурга, призывая всех кабатчиков, под угрозою строжайших наказаний, дать свои показания. Но сам Монс дополнял эти показания. Говорили после, что он, подобно Глебову, стоически оберегал честь своей любовницы, принося признания другого рода. Но едва ли этот героизм, если он и проявлял его, был особенно высокой пробы: даже в царствование Петра было менее рисковано прослыть взяточником, чем соперником царя. Жестокая смерть Глебова служила этому доказательством. И красавец Вильям, кажется, не похож был на героя. Судя по протоколам его допросов, он при первой встрече с царем после своего ареста начал с того, что упал в обморок, а затем признался, в чем угодно. Надо думать, что действительно было нетрудно добиваться его признании, так как его не подвергали пытке, а это – подробность многозначительная. Что касается г-жи Балк, то она оказала сначала некоторое сопротивление, но ослабела при первом ударе кнута.