вокруг, интересовало его ровно настолько, насколько это было интересно с точки зрения сюжета будущей фотографии. Чувствуя, что явление Пэра может быть очень непродолжительным, я ухватил его за рукав. «Пэр, сперва палатка, а лишь потом съемка! Иначе – труба!» – в отчаянии прокричал я. Увы, в ответ я получил только улыбку и похлопывание по плечу – мол, сами знаем, что делаем, и Пэр исчез так же неожиданно, как и появился. Я стал отчасти понимать Кейзо, К счастью, подоспел Жан-Луи, и мы втроем сначала поставили палатку Кейзо, а затем – палатку Феллини и его легендарной группы, которая, как и Пэр, вела себя так, словно после съемок ее поблизости ожидает теплое убежище, где к тому же кто-то уже накрывает на стол.
После того как все палатки были установлены и закреплены, наша штормовая группа сочла возможным самораспуститься. Естественно, что разбушевавшийся не на шутку ветер помог нам рассредоточиться по своим палаткам. Конечно, двери нашего оранжевого дома не распахнулись мне навстречу, несмотря на то что я опустился перед ними на колени. Более того, мне стоило определенных усилий развязать надежно стянутый Джефом веревочный узел на горловине входного рукава, но то, что ожидало меня внутри палатки, было достойной наградой за все перенесенные лишения… После непродолжительного путешествия по узкому заснеженному коридору входного туннеля моя голова оказалась в теплом, безветренном и удивительно уютном мире, наполненном к тому же ароматами куриного бульона. Однако ни продолжавшая свое поступательное движение вперед и все еще находящаяся в туннеле средняя часть моего вытянувшегося в естественном стремлении к теплу тела, ни тем более продолжавшие принимать на себя удары непогоды мои многострадальные ноги, казалось, уже больше мне не принадлежали. Все мое существо в эти мгновения было сосредоточено в районе моего начинающего интенсивно оттаивать, а потому приобретать свою обычную чувствительность носа. Но это блаженное состояние не могло продолжаться долго. Окружавший нас суровый и холодный мир, явно не желавший смириться с существованием в своих пределах пусть небольших, но теплых и безветренных островков жизни, неумолимо давал о себе знать, просачиваясь холодными струйками воздуха в узкие щели неплотно закрытого моим заснеженным туловищем рукава палатки. Осторожно, чтобы не нарушить шаткого равновесия системы Джеф – примус – кастрюля с супом, опершись на руки и изогнувшись, насколько позволяла одежда, я аккуратно вполз на свое законное место справа от входа, на котором уже лежал расстеленный Джефом мой надувной матрас.
Первым делом я попытался освободить свои усы и бороду ото льда, сковавшего их настолько, что я с трудом мог говорить. О том, чтобы выпить чашку чая, немедленно предложенную мне моим заботливым соседом, даже речи быть не могло. Это было непростым занятием. «Вот она – оборотная сторона медали под названием „борода”», – подумал я, тщетно пытаясь разрушить бетонный монолит армированного моей щетиной льда. Те небольшие кусочки льда, которые в конце концов оставались в моих руках, имели ярко выраженный рыжеватый оттенок из-за торчащей в разные стороны арматуры. В течение всего времени, пока я занимался мазохизмом, гладко выбритый розовощекий Джеф участливо наблюдал за мной сквозь ароматный пар, поднимавшийся над разделявшей нас кастрюлей. Ему, наверное, не терпелось убедиться в том, что я в результате превращусь в того самого человека, которого он кормил завтраком сегодня утром. Скорее всего, мой внешний вид после завершения процедуры его вполне удовлетворил, так как, кивнув в сторону кастрюли, он произнес: «Как насчет супа?» «Yes! Yes!» – закричал мой внутренний голос, что было очень созвучно с русским «Есть! Есть!», очень четко отражавшим мое тогдашнее состояние. Нечего и говорить, что суп пришелся очень кстати. После обеда мы улеглись в спальники и погасили примус, чтобы не жечь горючее понапрасну. Джеф моментально уснул, я же посопротивлялся для порядка, пытаясь писать дневник, но вскоре тоже не выдержал и последовал примеру моего напарника.
Проснулись, не сговариваясь, в 17 часов. Ветер не унимался, и в палатке было достаточно свежо, поэтому первым делом Джеф запустил примус. Вскоре после этого мысль о покидании спальных мешков уже не казалась столь крамольной. Более того, мне даже показалось, что у нас в палатке слишком тепло и уютно. Поэтому я решил выйти на чрезвычайно свежий воздух проверить и покормить собак и вообще оценить обстановку. Несмотря на продолжавшуюся сильную низовую метель, видимость была вполне сносной и солнце, «как белое пятно, сквозь тучи белые блестело». Я отправился к предводителям, чтобы справиться, как кормить собак. Их крохотная палатка конструкции некоего Стивенсона, если я правильно понял Уилла, была по-видимому у него в фаворе, поскольку что он устанавливал ее по торжественным случаям, особенно когда «силы зла царствовали над миром», совсем как сегодня. Вход палатки был основательно заметен снегом, поэтому я не стал его разгребать, а, подойдя к ней вплотную и наклонившись над тем местом, где по моим представлениям должны были находиться головы предводителей, уже было совсем собрался прокричать нечто вроде: «Уилл, как сегодня кормить собак!» – но вовремя вспомнил, что кроме слов «Уилл» и «собаки» ничего более по-английски не знаю. Окончательная редакция моего вопроса выглядела так: «What about dogs, Will?[20]» К чести нашего предводителя, он уловил смысл вопроса и то, что я ждал от него не рассуждений на излюбленную собачью тему, а вполне конкретного совета о том, как их кормить сегодня. «Give them just small pieces[21]», – услышал я голос Уилла. Даже с моими скромными познаниями в английском я понял корневое слово «small» и сразу представил, что мне предстоит нелегкая работа по разрубке длинных твердых как камень брикетов собачьего корма на более мелкие куски. Но делать нечего: во первых, сам напросился, а во-вторых – и это было главным – собак надо было покормить.
Оттащив тяжеленную, весом не менее 35 килограммов, коробку с кормом в ветровую тень палатки Бернара, самой большой из наших палаток, и взяв из мешка, укрепленного на стойках нарт Уилла, изящный топорик, напоминавший стрелецкий палаш, я принялся за работу. В моем дневнике я обнаружил следующую запись, сделанную по свежим следам и потому достаточно точно передающую мои впечатления от этой работы: «Рубить корм в непогоду – непросто!» Эта замечательная по своей лаконичности и емкости фраза вполне могла бы претендовать на некое философское обобщение, ибо из всех известных человечеству занятий, которые бы не укладывались в его рамки, можно смело назвать только одно, а именно сон!
Все же остальное действительно непросто делать в непогоду, тем более если речь идет о гренландской непогоде. Правда, далее я нахожу некоторое