силы, от которых нет спасения, это не повод для героя переметнуться на другую сторону. В каком-то смысле северная мифология требует от людей больше, чем христианство, поскольку она не предлагает им никакого царства небесного, никакого спасения, никакой награды за добродетель, кроме мрачного удовлетворения своим правильным поступком. Даже небесные чертоги Вальхаллы — это всего лишь зал ожидания и тренировочный полигон для подготовки к окончательному поражению. Толкин хотел, чтобы его герои из «Властелина колец» соответствовали этой высокой планке, и постарался лишить их беззаботных надежд и убедить в том, что в перспективе их ждет лишь поражение и гибель.
Однако Толкин сам был христианином и не верил в то, что мир подчинен силам зла без шансов на спасение. Кроме того, он жил в мире, где «действенное, но ужасное решение» и «концепция мужества» были утрачены почти безвозвратно и даже перестали поддаваться пониманию (попробуйте-ка, например, вписать их в сюжет «Звездных войн»!). Поэтому в научной работе его больше волновал вопрос преемственности в древнеанглийских поэмах при переходе от язычества к христианству — так, в 1953 году он переписал поэму «Битва при Мэлдоне» под названием «Возвращение Беорхтнота, сына Беорхтхельма» (см. ниже стр. 451–454). В творческой же работе ему нужен был новый образ истинной отваги, который мог бы иметь хоть какой-то смысл и давать хоть какую-то надежду на подражание ему в современном негероическом или даже антигероическом мире. С этой задачей он уже сталкивался ранее (см. первую главу и рассуждения о модернистском понятии отваги на примере Бильбо в отличие от традиционного образа героя, воплощенного в лице Беорна или Торина).
Во «Властелине колец» он снова решил эту задачу при помощи хоббитов, развивая концепцию хладнокровного и неагрессивного мужества наедине с собой, которое в «Хоббите» продемонстрировал Бильбо. Но на этот раз хоббиты уже не одиноки, они обычно ходят парами, и образ мужества у них уже носит некие социальные черты: как ни странно, он выстроен вокруг смеха и веселости; хоббиты не только не оценивают свои шансы уцелеть в Судный день, но и вообще не стремятся заглянуть в будущее. Иногда в связи с этим возникает намеренно парадоксальная ситуация.
Никто из четырех хоббитов, ставших героями трилогии, не питает боевых амбиций даже в самые драматичные моменты. Когда в Мерри просыпается наконец «медлительная отвага» его племени, он бьет назгула мечом, но сзади. Пину выпадает прикончить горного тролля, похоже, лишь для того, чтобы дать ему «сравняться» с Мерри. Однако складывается впечатление, что отчаяние и упадок духа — главное оружие Черных Всадников — терзают их не так сильно, как их старших товарищей: то ли хоббиты не столь чувствительны, то ли им просто не свойственно предаваться размышлениям и попыткам предугадать будущее. Когда в Минас-Тирите впервые слышится вопль Кольценосца, именно Пин ободряет Берегонда и заявляет, глядя на сияющее солнце и на стяги, которые полощутся на ветру: «Я еще все-таки не отчаялся». На Мерри же возложена обязанность «тешить сердце [Теодена] своими рассказами». Он ощущает «мучительный страх и сомнение», охватившие и его, и ристанийцев в конце главы «Поход мустангримцев», но тоже первым замечает перемену. Отчасти причина, вероятно, состоит в их (чисто английском) легкомыслии. Они постоянно перешучиваются друг с другом и с Теоденом — тот, тоже будучи англичанином, легко подхватывает их настрой. Мерри извиняется за эту привычку в главе «Палаты Врачеванья»: «Но, понимаешь, наш брат хоббит, коли дело серьезное, нарочно мелет вздор». Однако, когда Пин, придавленный к земле убитым им троллем, успевает подумать о том, что все кончено,
мысль эта, как ни странно, была веселая: конец, значит, страхам, терзаньям и горестям.
Пин полагает, что ему пришел конец и что они потерпели полное поражение, но в этот последний миг ему поднимает настроение мысль о том, что он все-таки был прав: «Ну вот, все и кончилось [так, как я и думал][66]». Сэм и Фродо после уничтожения Кольца ведут себя примерно так же. Они тоже убеждены, что погибли и что именно этого и следовало ожидать. Фродо серьезно говорит о том, что сказка закончилась и что у нее не обязательно должен быть счастливый конец:
«Так оно и бывает. Всем надеждам приходит конец, и нам вместе с ними. <…> Где уж нам уцелеть в этом страшном крушенье».
Разумеется, в итоге он оказывается неправ, но нельзя отрицать, что, как правило, бывает именно так, как он говорит. Однако Сэм лишь отмечает: «Неплохая была сказка» — и рассуждает о том, как она в итоге будет называться. Он в любом случае уже пришел к этому парадоксу в главе 3 книги IV. Как поясняет Толкин,
он и с самого начала ничего хорошего от этой затеи не ждал, но он был не из нытиков и считал, что коли уж не на что надеяться, то и огорчаться загодя незачем. Теперь дело к концу, ну и что с того; он при хозяине, хозяин при нем; вон сколько вместе протопали — зря, что ли, он за ним увязался?
Возникает вопрос: можно ли вообще быть «веселым» и при этом не иметь никакой надежды? В современной культуре оптимизма — нет, нельзя («Ya gotta have hope» («Надо надеяться!»), — поется в известном американском мюзикле). Но семья Скромби смотрит на это скептически. «Пока живешь, надеешься, — повторяет Жихарь избитую истину, обычно дополняя ее куда менее возвышенной присказкой: — и хочешь кушать». Сэм в каком-то смысле воплощает современную версию «концепции мужества»: он готов исполнить свой долг даже без взятки в виде гарантированной победы в последней битве, когда придет Рагнарёк. Может быть, все дело в том, что, когда исчезает всякая надежда, отчаиваются только те, кто не способен без нее жить. Те же, кто, как Сэм и Пин, с самого начала ждут катастрофы, не горюют, когда их ожидания оправдываются, и даже веселятся. Толкин знал, что в скандинавской мифологии Вон (Надежда) — это не одна из трех основных добродетелей, а презренная слюна, которая бежит из пасти волка Фенрира. Он также знал, что слово cheerfulness (веселость) по своему происхождению означает как минимум добродетель, свойственную только лишь лицу (от древнефранкского chair — лицо). Когда сэр Гавейн отправляется на верную смерть, поэт отмечает:
Но Гавейн оставался весел (made good cheer
[= put a good face on it, сохранял лицо])
И сказал: «От судьбы нипочем
Нельзя шарахаться, голову повесив,
Что бы нас ни ждало потом!»