На загородной «ведомственной» даче коммерсанта встречал пожилой человек в форме генерала ФСБ. После короткой преамбулы он заявлял:
— Органам безопасности России все известно о сокрытии вами доходов и незаконном вывозе валютных средств за границу.
Здесь преступникам не надо было даже проводить расследование: кто из предпринимателей в сырьевой сфере этого не делает? Далее человек в форме информировал коммерсанта о «секретном распоряжении Совета безопасности», допускающем «особые меры» для возвращения вывезенных капиталов в Россию, вплоть до «ликвидации» их собственников.
Когда предприниматель начинал бледнеть, «генерал» несколько смягчался, обращался к нему по имени-отчеству и предлагал «добровольно сдать государству» некоторую часть сокрытых средств. Обычно называлась сумма от 75 до 100 тысяч долларов.
— Если вы докажете таким образом вашу патриотическую позицию, — заключал «генерал», — мы сочтем возможным рассмотреть вопрос об амнистии ваших капиталов. В противном случае пеняйте на себя.
Интересно, что на протяжении всей этой процедуры к коммерсантам не применялось никакое насилие. Тем не менее в девяти случаях из десяти они мчались собирать требуемую сумму и привозили ее по указанному адресу. После приема денег «офицеры ФСБ» брали с них подписку о неразглашении и согласии на дальнейшее сотрудничество.
Люди, которые в январе 1998 года доставили бывшую любовницу Клинтона в номер вирджинского отеля, ни за кого себя не выдавали. Они действительно были сотрудниками ФБР. Откупиться от них за деньги Моника Левински не могла.
Тремя днями ранее адвокат девушки Уильям Гинзбург направил в федеральный суд в Техасе ее заявление, в котором она отрицала интимную связь с президентом США. Между тем ФБР уже располагало записью разговора Моники Левински с ее подругой Линдой Трипп. Во время встречи, на которую Линда Трипп пришла со скрытым микрофоном, Моника подтвердила, что была в близких отношениях с президентом, но вынуждена была солгать, чтобы защитить его.
Агенты ФБР сообщили Монике Левински, что располагают исчерпывающими доказательствами ее связи с Клинтоном, и назвали имя подруги, которая эти доказательства предоставила. Как и предполагалось, девушка была шокирована, узнав, что ее предали. Теперь можно было приступать ко второму этапу. «Мы знаем также, что вы солгали в вашем заявлении для суда. Теперь против вас будет начато уголовное дело по обвийению в лжесвидетельстве и воспрепятствовании деятельности правосудия». Моника Левински, у которой, по ее признанию, в этот миг все поплыло перед глазами, услышала и о сроке, грозившем: 26 лет лишения свободы. На тот момент ей было 24 года.
Как рассказывал впоследствии адвокат Гинзбург, если бы Моника Левински позвонила ему из отеля, он сумел бы спасти ее из западни весьма простым способом. Пока заявление Моники не поступило в суд, с юридической точки зрения оно ничего не значило и обвинить ее в лжесвидетельстве было нельзя. Гинзбург прекрасно знал, что за три дня письмо из Вашингтона в Техас не доходит, и мог бы немедленно послать судье телеграмму с просьбой считать заявление Левински недействительным. Как адвокат Левински он имел на это полное право.
Но бывшая стажерка Белого дома была настолько напугана, что лишилась всякой способности мыслить рационально. Как могла она подойти к телефонному аппарату, если проницательные и неумолимые сотрудники ФБР обступили ее со всех сторон, повторяя, что единственное для нее спасение — дать показания следствию?
Даже согласие сотрудничать с ФБР не избавило Монику Левински от парализующего ужаса. Девушку отпустили домой, а дома у нее хранилось злополучное синее платье — единственное вещественное доказательство ее связи с Клинтоном. Если бы она его уничтожила, ее признания Линде Трипп можно было объявить романтическими фантазиями, и «Моникагейт» не получил бы дальнейшего развития. Почему она этого не сделала?
Ее официальный биограф, британский писатель Эндрю Мортон, так объясняет это в своей книге «История Моники»: «Моника и ее мать были слишком запуганы, чтобы куда-то поехать с платьем, выйти с ним из квартиры, даже чтобы просто кому-нибудь позвонить. Они боялись, что их могут арестовать в любую минуту».
Напомню, что мать Моники, Маршу Льюис, тоже вызывали на «собеседования» в ФБР и угрожали ей столь же астрономическим сроком за то, что она давала дочери советы, а значит, помогала ей лжесвидетельствовать.
Эти два примера весьма показательны. В российском варианте гражданин не без оснований предполагает, что формальная законность — это фикция и что люди, облеченные властью, могут и будут действовать совершенно противоправными методами. Пресс-хата, «ласточка», «конвертик», секретный приказ Совета безопасности… Вряд ли в России кому-то покажется абсурдным выражение Василия Аксенова, который, описывая различные составляющие современной российской элиты, включил туда «круги правоохранительные/правонарушительные». От нескольких московских «братков» мне довелось услышать: «Самая крутая группировка — это власть».
С другой стороны, россиянин склонен считать, что власти не беспредельщики, что у них есть какие-то понятия и что с ними можно договориться. По крайней мере, если у тебя есть деньги, поддаваться отчаянию ты не должен. Мой родственник, который занимался бизнесом во Владивостоке, шутил по этому поводу: «У нас действует Уголовный кодекс, только вместо «лет лишения свободы» там надо читать «тысяч условных единиц». (Например, разбой, совершенный организованной группой, наказывается: от 8 до 15 тысяч условных единиц.)
Американский вариант совсем иной. Да, в Лос-Анджелесе полицейские избили дубинками водителя-негра Родни Кинга. Да, в Нью-Йорке пытали с помощью вантуза гаитянина Абнера Луиму. Но колоссальный резонанс вокруг этих дел и огромные компенсации, выплаченные пострадавшим, свидетельствуют, что полицейский бандитизм — скорее исключение, чем правило, в США.
В России бы такие вещи никакой сенсации не вызвали. Подумаешь, невидаль — одному нос сломали, другому в задний проход деревяшку засунули. Известный своей откровенностью судья Мосгорсуда Сергей Пашин признавался: «На судебном заседании я слышу заявления о применении пыток от четырех из пяти обвиняемых». А один из корреспондентов российского Центра содействия реформе уголовного правосудия рассказал о плакате, который висел в кабинете дознавателя: «Задержанный! Ты можешь кричать, плеваться выбитыми зубами, требовать адвоката, показывать кому угодно свои синяки и ушибы! Но тебя в таком виде уже задержали работники милиции».
(adsbygoogle = window.adsbygoogle || []).push({});