говорил, но после посчитал, что воевать мы можем долго, если не постоянно. Так что, не развиваться из-за этого? Вот только вводить новые деньги стали дозированно, небольшими партиями и с разъяснениями в газете. Печатный двор работал медленно и даже за полгода не смог начеканить монет и на десятую долю нужного. И это при том, что и новгородский печатный двор был перевезен в Москву вместе с мастерами.
Монеты получились…Да плохо, очень плохо! Я видел в будущем, на экскурсии на Печатный двор, станок для чеканки монет, который использовали в начале XIX века. Это тот, что с двумя рельсами и мощным молотом. У меня есть Гаспар Леман — гений гравировки и работы хоть с камнем, стеклом, да и с металлами вполне может. Есть и другие, в том числе и, бывший ранее цесарским, мастер чеканки монет. Но… все равно уродцы. Хотя остальные люди из моего окружения восхищались. А по мне, так не лучше ефимок [талеров]. Правда, и не хуже, что тоже результат. Но хотелось, чтобы монеты, с надписями «рубль Российской Империи» были лучшими, когда двуглавый орел на аверсе не похож на ощипанную курицу, в то время, как мой профиль на реверсе хоть как-то походил на реальность. Только чтобы без выжженной каленым железом бородавки, где сейчас ожег. Мне обещали стараться улучшить монеты, а Василий Петрович Головин не разделял моего скепсиса вовсе, искренне гордясь русскими деньгами. Не видели они монеты, которые можно было бы назвать произведением искусства. Я такие в будущем видел, так что и от сюда скепсис.
Изучил я и вопрос с таможнями. Вместо Приказа Большого прихода я ввел Таможенную избу. Приказ у меня — это министерство, а таможенные службы должны работать под началом человека, ответственного за все финансово-экономическое развитие страны. При этом, получалось, что таможня/мытня — это не что иное, как группа рэкетиров. Им не платили денег из казны, а разрешали «откупы». Упразднять такое кормление вовсе было сложно, на казну свалились бы немалые выплаты чиновникам, которые не факт, что отказались бы от привычной системы работы. Тогда пришлось бы направлять ревизоров, которых от слова «нет», сажать-казнить и тем самым оставаться без хоть каких, но специалистов.
Вместе с тем и оставлять как есть, не хотел. Поэтому приняли с Лукой решение, по которому каждая оформленная бумага с описанием товара и его примерной стоимости — это выплата, а за воеводой оставалось право, по согласованию с Царским Приказом, выплачивать процент от товарооборота сотрудникам таможни, но не более, чем определенная сумма. Определять эти суммы предстояло в конце каждого торгового сезона. Так я надеялся простимулировать и таможенников, но и упразднить серые схемы, где каждый работник таможни устанавливал свои правила прохождения досмотра купцов.
А еще я оставлял лишь Архангельскую и Астраханскую таможни, с перспективой таковой в Орешке, когда возобновиться торговля со Швецией, ну и в Москве центральные координирующие органы. Все потенциальные торговые отношения с Китаем оставлял без всяких мытней. Во-первых, такой торговли почти нет, если только не посредническая через киргизов, ну а во-вторых, хотел создать самые благоприятные условия для торговли с Поднебесной, или с народами, проживающими рядом, теми же маньчжурами, пока с ними не сцепились. Должны же выйти на китайцев, в той истории вышли и сейчас должны. И обкладывать сразу же налогами только зародыш торговли — не продуктивно.
— Государь! — в кабинет, нарочито степенно, явно сдерживая свою бурлящую энергетику, вошел Акинфий. — Государыня прибыла!
Мой помощник первым стал называть Ксению «государыней», обычно все обращались к ней «царица», но теперь перенимают у помощника новый титул. Я не противлюсь. Пусть будет государыней, но можно и короновать ее императрицей, отдельно, в угоду идеологии и пропаганды.
— Пусть подождет! — засуетился я. — Где ожерелье? А цветы?
Все было в соседней комнате с кабинетом и это «все» Акинфий принес уже через минуту. Шикарный букет роз, взращённый в пока одной и маленькой теплице-оранжереи, для начала марта выглядел волшебно.
— Зови! — сказал я, одергивая короткий кафтан.
В кабинет вплыла моя лебедь. Наверное, я любил эту женщину, а еще больше был признателен ей за детей, что она рядом, и больше помогает, чем вредит, за многое спасибо. Как и за то, что женитьба не Ксении чуточку внесла порядка в обоснования моего статуса государя.
— Акинфий! Вон пошел! — выкрикнул я, заметив, что мой помощник с любопытством стал наблюдать, что будет дальше после встречи государя и государыни.
Он знал, что я готовил подарок жене, видимо, хотел увидеть реакцию женщины на сюрприз.
— Государь! — поздоровалась Ксения, а я со злостью посмотрел на удаляющегося Акинфия.
Это Ксенька при посторонних обращалась ко мне так официально. А не было бы помощника, так и обняла и поцеловала. Так что Акинфий, гад, лишил меня поцелуя любимой женщины. Вот не сосватаю ему дочь богатого купца Миронова, будет знать! Хотя, нет, сосватаю, уж больно купец шустрый, да грамотный, быстро оценил возможности торговли и работает и на английском направлении и на персидском, порой перепродавая товары и имея хороший барыш. Акинфий же дворянин и мной обещан подарок к его свадьбе — деньги на обустройство двух мануфактур и усадьба в Москве. Вряд ли, конечно, купчина позариться на такое, как раз серебра у него должно хватать, Миронов нынче, наверняка стотысячник, но на то он и разумный, чтобы через зятя иметь выход на меня. Более того, я становлюсь чуть ли не сватом Ивану Миронову.
Кстати, а не ввести ли градацию для купчин? Миллионников нам в ближайшие десятилетия не видать, да и не нужны они такие, хватит Строгоновых. А вот стотысячники, вполне. Надо вспомнить, как оно было в Российской империи и почему купцу нужно было подтверждать свои торговые обороты. Не для единых же зарисовок перед коллегами это делалось?
— С праздником Весны! — сказал я и протянул изящную малахитовую коробочку, выделки самого Лемана.
А внутри было ожерелье. Красные рубины великолепной огранки, обвитые золотыми цепочками — это было очень красиво и ярко. А стоило!.. Ну да все деньги в семье. Не будет за что купить хлеб, продам. Шучу, конечно!
— Матерь Божья! — восхитилась Ксения.
Женщина посмотрела на меня и глаза ее увлажнились. Сорока! Любимая птичка сорока, столь падкая на яркие блестяшки!
— Нравится? — задал я глупый вопрос, наверное, больше для своего самолюбия.
— Слов нет! — отвечала Ксения, рассматривая бирюзовую шкатулку из малахита.
На малахите настоял я. Сказки Боженова, прочитанные в детстве,