Читать интересную книгу Тисса горит - Бела Иллеш

— Петр!.. Петр!..

Маленькая сморщенная старушка рыдает у него на груди. Петр нежно обнимает ее; целует и взволнованно подыскивает слова.

«На двадцать лет постарела», думает он, и на глаза его навертываются слезы.

Старушка ломает руки, плачет и отворачивает голову, словно не решается взглянуть на сына.

На кухне Петр начинает рассказывать о себе: немного путаясь, говорит он о событиях минувшего года, о том, что делал, как жил, как теперь живет, — говорит, говорит и умолкает лишь тогда, когда замечает, что мать больше не слушает его.

— Забрали его жандармы, забрали… — бормочет старушка.

Петру начинает казаться, что сердце его бьется где-то в самом горле.

— Кого забрали? — спрашивает Петр.

— Господина Бляу, доброго господина Бляу. Пришли за ним ночью и забрали.

Петр растерянно глядит на нее. Появление прислуги, девочки лет двенадцати, выводит его из замешательства.

— Не узнаете? — спрашивает она.

Петр с удивлением смотрит на нее. Голубые глаза, коротенькая белокурая косичка, робкая улыбка на свежих губах. Петр ничего не может припомнить. Девочка что-то лепечет, вспоминает местечко Намень. Петр пожимает плечами и рассеянно глядит на ее покрасневшие от холода босые ноги. Чтобы положить конец ее объяснениям, он притворяется будто припомнил:

— Ну да, ну да… А правда, что господина Бляу забрали жандармы?

— Забрали, — испуганным шопотом отвечает девочка.

— Да за что же? — удивляется Петр.

— Он, говорят, работал на Хорти.

— А дядя мой тоже работал на Хорти?

— Нет, тот с Лениным переписывался. И с Бела Куном.

— Быть не может?!

Девочка ставит перед Петром тарелку супа. Петр машинально отправляет в рот ложку за ложкой.

Покончив с едой, он встает. Мать достает из кармана юбки большой клетчатый платок. Уголок платка завязан узлом. Трясущимися руками она развязывает узел и на прощанье сует в руку Петру бумажную крону.

— Давно арестовали дядю? — спрашивает Петр у девочки, вышедшей проводить его до ворот.

— Давно, осенью еще… Я тогда там служила. На него старший мастер донес, господин Петрушевич. Теперь господин Петрушевич в полиции работает.

— Так, так… А в доме кто живет?

— Легионеры.

«Да, и с этим покончено…» — думает Петр, когда за ним захлопываются ворота.

Он принялся бесцельно бродить по пустым улицам. За ним., шагах в двадцати, неотступно следовал человек с военной выправкой, во всем черном. Стоило Петру остановиться, останавливался и он, когда же Петр двигался дальше, тот тоже продолжал свой путь.

Петр направился на вокзал и стал там слоняться среди солдат. За два часа, оставшиеся до отхода поезда, у него четыре раза проверяли документы.

Когда он уже занес ногу на ступеньку вагона, сзади кто-то крепко ударил его по плечу.

— Обманул, значит, меня, — с горечью сказал Анталфи.

— Ах, поверь…

Петр подыскивал какое-нибудь объяснение.

— Принеси мой чемодан сюда, в третий класс, — приказал Анталфи носильщику и уселся рядом с Петром.

Они были одни в купе.

— Обманул, значит, меня, — снова начал Анталфи. — Ты нисколько не лучше своих товарищей. Даже в мелочах нельзя на вас положиться.

Петр принялся врать напропалую, рассказывал о том, как живет, что делает, какие у него планы. Врал, врал без запинки. Анталфи таращил на него глаза. Вначале он слушал молча, затем, с сияющим лицом, принялся поддакивать.

— Вот, вот… Прекрасно! Да! да!..

— А ты? — спросил Петр.

— Я? Я и теперь, понятно, разъезжаю по делам мировой революции.

— Что же ты делаешь?

— Поставляю оружие, снаряды и амуницию на польскую армию, — шопотом произнес Анталфи.

Петр в изумлении уставился на него. Он даже невольно отодвинулся подальше: ему и в голову не приходило, что Анталфи может так низко пасть.

Анталфи сиял.

— Удивлен? А?.. Даже, верно, осуждаешь меня? Что ж, это на вас похоже. Впрочем, надеюсь, ты больше не придерживаешься того дурацкого взгляда, будто делу мировой революции можно служить одним только способом и не иначе, как плохо? Да, то, что я сейчас делаю, это необычайно, это ново, это гениально! А мировой революции я, поверь, приношу этим больше пользы, чем вся хваленая венгерская коммунистическая партия в полном своем составе. Да, повторяю, я поставляю оружие на польскую армию… Но какое оружие?

Анталфи достал носовой платок и вытер пот со лба. От платка сильно пахло резедой.

— Чортовская жара! Зимой не топили, теперь топят! И вонь какая!.. Ну, не буду отвлекаться. Итак, я поставляю амуницию. Но какую? Я уже сказал: я служу делу мировой революции — служу, как могу, всей силой своего разумения, всеми своими способностями. А это что-нибудь да значит! Меня ни Вильсон, ни Клемансо не проведут — я им не Бела Кун… Итак, польская армия служит целям контрреволюции. Это — факт. Не так ли, господа поляки? Ну, Анталфи позаботится о вас! Дрянное оружие, негодные снаряды, гнилые сапоги, которые носятся не больше двух дней! Ну, стало быть?..

— Я что-то не совсем тебя понимаю.

— Не понимаешь? Или, может, не хочешь понять?

Анталфи пристально взглянул Петру прямо в глаза.

— Послушай, Петр, я тебе доверяю, — начал он торжественно, выговаривая слова чуть не по слогам, и затем продолжал, понизив голос до шопота: — Ни на минуту не забывай, что моя тайна — это тайна мировой революции, а потому…

Он таинственно приложил палец к губам и придвинулся ближе к Петру. Несколько секунд он раздумывал.

— Так вот, — заговорил он, — ты, понятно, знаешь, что нет других таких мошенников, как военные поставщики. Даже оставаясь честными людьми, они могли бы загребать огромные деньги, но подобное решение вопроса этим мерзавцам даже в голову не приходило. Каждый мечтал разбогатеть сразу, в одну неделю стать миллионером! Вначале они довольствовались тем, что поставляли материал более низкого качества, чем было обусловлено. Когда же они убедились, что с помощью некоторой смазки это сходит им с рук, то мало-помалу обнаглели до того, что стали поставлять сапоги на бумажной подошве, орудия, которое не стреляли, а разрывались, динамит, который не взрывался, а исходил слезами, и тому подобное. Где-где, а уж в Австрии действительно можно было воровать, — бог ты мой, как там можно было воровать в доброе старое время! Но эти мерзавцы перешли даже всякую австрийскую меру. Австрийцев — что греха таить — несколько раз изрядно поколотили, а так как у австрийских генералов, при всей их глупости, хватило ума свалить вину на других, то неожиданно было схвачено с десяток поставщиков на армию. Закатили их на десять, на пятнадцать лет каждого — в те времена такие приговоры были не редкость. А сапоги на бумажной подошве, динамит из опилок и консервы из глины были конфискованы. Каким-то чудом, — провалиться мне на месте, если за этим не скрывался какой-нибудь ловкий делец! — каким-то чудом все это конфискованное добро не уничтожили, а, наоборот, тщательно сохранили возле Вены. До самого конца войны ландштурмисты охраняли этот странный склад. Остальное же угадать не трудно. У Анталфи не только нос длинный, но и чутье, слава богу, не плохое. Он пронюхал про склад, осмотрел его, скупил по дешевке и теперь все это барахло поставляет польской армии. Сколько-то там генералов да фельдфебелей набьют себе на этом карманы. А Ленин может спать спокойно. Старик Анталфи позаботится о том, чтобы польская армия не причинила красным большого вреда! Но, дорогой мой, это дело серьезное, я тебе доверяю военную тайну.

— А, думаешь, поляки нападут на Советы?

— Думаю ли?.. Знаю! В Вене на бирже и в «Кафе Габсбург» об этом уже все воробьи чирикают. Грюнбергер, шурин Вайса, держит три против одного за то, что война разразится еще до 1 мая.

— Интересно… А скажи мне, — продолжал Петр после некоторого молчания, все еще цепляясь за какую-то надежду, — знает кто-нибудь о твоей работе?

— Ну, как не знать! Я, думаешь, пущусь на такое дело индивидуальным порядком? И не подумаю. В мои планы посвящены мой компаньон Вейс, Грюнбергер и два отставных австрийских офицера. Знают и два поляка. Бояться того, что поляки проболтаются, нечего: им своя голова дороже. Относительно Вейса я тоже совершенно спокоен. Вот Грюнбергер — этот мне, откровенно говоря, не по душе. Предлагать, при таком крупном деле, грошовые пари в кафе…

У Петра никаких сомнений больше не оставалось.

— Куда ты едешь? — спросил он.

— В Мункач. До Чапа нам по пути. А скажи-ка, дружище, есть в этих краях кто-нибудь из наших? Я потому спрашиваю, что если кому нужны деньги… Да, впрочем, сам ты не нуждаешься?

— Нисколько, — поспешил ответить Петр. — Из наших здесь никого больше нет.

— Знаешь ли, друг мой, тебе здесь тоже, собственно, не место. Брось ты эту дурацкую социал-демократию и поступай-ка ко мне в секретари. Я из тебя большого барина сделаю. Гарантирую тебе полтораста в месяц… долларов, понятно! А потом, когда начнется война, то и вдвое больше. Будешь поддерживать связь между Веной, Унгваром, Берегсасом и Мункачем. Ведь военные грузы будут итти по линии Мункач — Лавочне — Львов. Итак, еще раз: на первое время жалованья полтораста долларов. По рукам?