Читать интересную книгу Астральный летчик - Алексей Яковлев

Тот не вырванный вовремя язык до сих пор как колокольное било над Россией болтается. Мертвый, фиолетовый, шершавый, в белом налете язык… И несет, несет, до сих пор несет… Будь моя воля, я бы его на Красную площадь в Мавзолей вместо «дедушки» запихал!… Дедушка-то давно уже не опасен, а язык до сих пор несет… Что смеешься? Пусть у него каждый час караул сменяется. Пусть к нему люди ночами в очереди стоят. Пусть увидят воочию виновника всех своих бед.

Извини, о чем я? Да… Так меня в первый раз семилетнего расстреляли юные борцы за демократию… Борцы с тиранией… Мать их ети…

Шел шестьдесят первый год. В ноябре «смелые люди» вынесли из Мавзолея мумию «тирана». Втихаря вынесли. Поздней ночью. Всю Красную площадь заборами заставили. Вроде как на капитальный ремонт закрыли. За хрустальным фобом только одна его дочка шла, сестренка инфернального генерала Васи. А «смелые люди» за стенами Кремля дрожащими руками водяру глушили гранеными стаканами… Глушили и на каждый стук вздрагивали. Боялись, что Хозяин неслышной походкой в восточных сапожках к ним в трапезную войдет. И разберется… Хоть и были «смелые люди» вульгарными материалистами, но свято верили в свой вульгарный материализм. А всякая большая вера порождает мистицизм. Впрочем, как и полное безверие тоже. Тут, как говорится, змея кусает свой хвост…

А вот и еще водочка! Спасибо, Заинька! «Стрелецкая». Божественное название. Особенно хороша с похмела. На утро «стрелецкой казни». Честное слово, не был бы я «чортом», алкашом бы стал. Капитальное занятие. Ни минуты покоя. Всю жизнь в поиске. Отличное занятие для жаждущих и страждущих душ… Пей, Алик! Пей в последний раз! А мне, к сожалению, нельзя… Только самую чуточку. Чтобы свое капитальное призвание не забыть.

Вот так! Божественно! Значит, в ноябре они тирана похоронили, а на следующий день мой папа, летчик-чекист, повесился у себя в кабинете. На шнурке от оконной шторы. А окно выходило как раз на Исаакиевскую площадь. Он там работал в одном учреждении.

В каком? Ладно, скажу. Доверие за доверие. В «Астории» он работал. В «Интуристе». Заместителем директора. А «Интурист» и КГБ — это же одна организация…

Говорят, народ по площади мимо окна два часа ходил. Глядел на его синий высунутый язык. Не решались в учреждение постучать. Сообщить о несчастье. А скорее всего подумали, что так и надо. Тирана закопали и с прихвостнями его расправляться начали. Вот и повесили одного для всеобщего обозрения. Может, и повесили… Не знаю. Записки, говорят, отец не оставил. А может, и оставил?… Нам с матерью было уже не до этого.

Переехали мы срочно с Васильевского острова в жуткую коммуналку на Петроградской. Где нас никто не знал. Мать пошла работать в бухгалтерию. Специально! Как на каторгу. Это сейчас бухгалтер стал самым крутым человеком в фирме. А тогда… самая гнусная и ничтожная должность была. Аркадий Райкин очень любил тупых кретинов в бухгалтерских нарукавниках изображать. При царе любимый объект для сатириков был — городничий. И у Гоголя, и у Щедрина. А в советское время — бухгалтер. Выше несчастного бухгалтера советская сатира не поднималась. Вот мать и пошла в бухгалтерию, как на каторгу. За грехи своего «кровавого» мужа-чекиста. Хотя какие уж он мог злодейства в охране инфернального генерала творить? Не знаю… Бог ему судья.

А мать придумала соседям версию, что отец мой геройски погиб в небе Северной Кореи. И показывала всем фотографию летного полковника. Удивительно похожего на меня.

Почему в Северной Корее? Ну как же… Тогда любимый анекдот был. Летит, значит американский ас на «Сейборе», а на него корейские МИГи заходят. И слышит американский ас в наушниках их корейский разговор: «Ваня, заходи сзади. Мы его сейчас п… накроем!» Наверное, очень моей маме этот анекдот нравился. Вот она и придумала версию про корейского полковника Ли Хо Дея… Что? Вот-вот… Я такой же кореец, как мой охранник Чен… Ничего. Пусть погуляет. Никуда не денется.

Так вот… С восьми лет я в своем родном городе жил как какой-нибудь иностранный разведчик, со своей «легендой». То есть с версией своего происхождения. Учился в школе на углу Большого и Кировского. Хорошо учился. Не срамил отца, героя-летчика. Нес я, как иностранный разведчик, отцовскую проклятую карму.

Появились у меня друзья. Веселые, романтичные. На гитарах играли. Пели песни Окуджавы и Галича, читали Грина. И я так вжился в свою «легенду», что сам в нее верить стал. Честное слово. С разведчиками такое случается. Начал тоже песни сочинять. Про шхуны и капитанов. Ты слышал, во «Фрегате» Стасик одну спел. Так себе песенки… Не разоблачающие власть… Без фиги в кармане. Просто про море. Тогда и прозвали меня мои романтические друзья Капитаном Джо. А моря-то я не видел никогда.

Что? Ну нет. Финский залив — не море. Лужа. Греза о море. О настоящем море. Я глядел на желтый и пенный, как утренняя моча, залив и мечтал о настоящем море. И поступил в ЛЭТИ. Недалеко от дома. На факультет морского приборостроения. Очень ответственный факультет. Очень престижный и очень засекреченный. Преподаватели в черных морских кителях и золотых погонах. А самым главным на факультете почему-то был молчаливый чистенький, лысенький преподаватель научного коммунизма Николай Николаевич Паршин.

Что? Точно, отец Марины. Ты уже его в живых не застал. Да, а познакомиться с ним тебе было бы очень любопытно. Любопытный был экземпляр для психолога. На все острые вопросы многозначительно молчал. Его сначала так и прозвали: Ни-Ни. Он — Николай Николаевич, эНэН, а мы его — Ни-Ни. Был он, как теперь говорят, неформальный лидер. Это, наверное, в том смысле, что все наши преподаватели в морской форме ходили. А он единственный — без формы. Вроде отца моего. Героя-летчика.

А в нашей группе всего две девчонки были. Толстая, очкастая, как веселая лягушка, Мила Машошина и худенькая и стройная, как балерина, Света Филиппова…

Что? Ну конечно же, будущая Маринина мама. Так вот. Мила хоть и была на веселую лягушку похожа, но тянула по физике и математике лучше всех нас, дураков. А для чего Света к нам поступила и как она могла такой жуткий приемный конкурс выдержать, мы все терялись в догадках. Пока однажды не поняли, что молчаливый чистенький неформальный лидер нашу Свету, так сказать, опекает. Света нам призналась, что Ни-Ни — друг их семьи. Друг ее покойного отца. Адмирала Филиппа Филиппова. Умер в семидесятом адмирал от цирроза печени.

Вот теперь любят подсчитывать, сколько мы людей за войну потеряли. Мешают в кучу погибших и в окопах, и в лагерях, и в плену, и на оккупированной территории. Страшные цифры получаются. Но почему-то никто не хочет подсчитать, сколько мы людей за Победу потеряли. Цифра-то, уверяю тебя, еще пострашней получается! Ведь пятьдесят лет непрерывно мы свою победу в той войне празднуем. А если с умом разобраться, выйдет, что победили-то не мы. Другие победили. И не празднуют. А тихо наслаждаются плодами победы. Вот так вот… А мы все празднуем и празднуем, и от победного стола людей трупами выносили, даже тех, кто спустя долгие годы после этой Победы родился. Победители, блин…

Так вот… Я ведь с нашей компании институтской начал. И в театр все вместе, и в кино, и в шашлычную со стипендии, и в лес с палатками. Естественно, среди парней война за испанское наследство. А наследство в группе одно — зеленоглазая Света Филиппова… И наследство это никому в руки не дается. Милка Машошина уже аборт успела сделать от отчаявшихся борцов за испанское наследство. А Света неприступна, как альбигойский замок.

Я лично особенно любил загородные походы. С ночевками у костра на берегу озера Красавица. Огонь пылает. Искры летят. Звенит гитара. А я свои песни пою. Про море и капитанов. Однажды мне Светка говорит: «Вася, хорошие у тебя песни, но не острые». На остренькое девочку потянуло. Я, конечно, всю ночь не спал. Песню сочинял. Про молчаливого неформального лидера. На следующий день у костра и спел ее:

Баллада о молчанииКакое мужество — молчать,Когда неправду видишь,Какое мужество скрывать,Что подлость ненавидишь.Я всем врагам наперекорВсегда молчал в лицо отважно!Мое молчанье, как укор,Мое молчанье — страшно!Если б кто-то узнал,О чем я молчал,Что я в сердце кипящем скрывал.Если б кто-то постигХотя бы на миг,Он бы памятник вечный воздвиг.Не героям и не начальникам,А тем, кто погиб от разрыва чувств.Памятник всем неизвестным молчальникамВ виде огромных сомкнутых уст.

Ну и так далее… Еще на три куплета.

Все поняли, про кого эта песенка. Хохотали жутко. Наизусть ее выучили. В аудитории перед его лекциями на доске красным мелом сомкнутые губы рисовали. Он понять ничего не мог.

Все-таки искусство — великая сила. Мне за эту песенку привалило испанское наследство. Как манна небесная. Как подарок судьбы.