Читать интересную книгу Проводы журавлей - Олег Смирнов

— Ясно, товарищ майор, — сказал Чернышев, хоть ясности не было ни в чем.

— Офицеров полка я разослал по батальонам, все комбаты выбыли… У тебя — начальник связи, капитан Агейчик. Немедля гони его сюда, пускай связь налаживает… едри твою вошь! Без связи нам хана…

— Понял, товарищ майор! Разрешите идти?

Майор неверным, качающимся шагом подошел к Чернышеву, обнял:

— Иди! Восстановят связь — докладывай. И держись, Николай Николаевич…

— Слушаюсь, товарищ майор!

Чернышев не козырнул, не повернулся налево кругом, как положено, а попятился, вывалившись из землянки. Козицкий поддержал его, нетерпеливо спросил:

— Ну, чего… майор?

В ходе сообщения Чернышев враз утратил наигранно бодрый тон, сказал мрачно:

— Хреновое положение. А будет хуже.

— Утешил товарищ майор, нечего сказать. — Козицкий с осуждением покачал головой и одновременно скривился: двигаешь башкой — отдается в раненой шее.

Чернышев примерно знал, где его батальон: правее полкового НП, метрах в семистах за тем вон лесочком. Он опять подумал: будет в батальоне, будет и порядок, выстоят, комбат-1 чего-то стоит. Скорей туда, скорей к своим солдатам! Пока не залязгали вражеские танки, ведя за собой, как на привязи, автоматчиков. Все-таки было непонятно: уже сколько времени немцы обстреливают наши позиции, бомбят с воздуха, но не атакуют. А ведь танковые двигатели гудят на довольно протяженном участке. Нельзя же столько прогревать их. Маневрируют? Стягиваются в одном направлении? Где нанесут основной удар? Откуда знать о том комбату-1 капитану Чернышеву?

(Действительно, откуда знать? Если и вышестоящее командование не ведало, что задумали немцы. А задумано в штабе группы армий было следующее. Советский стрелковый корпус выдвинулся клином, который можно было подрубить у основания, взять три дивизии в клещи, окружить, расчленить и по частям уничтожить. Хватало ли у немцев сил и средств для этой операции? Вполне. Если только оголить второстепенные участки. Но что значит — второстепенные, коль советские войска наступали на широком фронте? Пока что наступление приостановилось, и есть соблазн использовать резервы, всей мощью ударить по трем дивизиям, доказать вермахту и фюреру, на что способно командование этой группы армий. План был авантюрный: даже если б он удался, резервы были бы израсходованы, и возобновись советское наступление — что тогда? Но Гитлер сам был авантюрист, он одобрил эту идею. Хотя авантюрность своего плана видели и немецкие генералы, карьерные соображения, однако, перевесили, можно было заполучить, пусть и кратковременное, расположение фюрера, а это лучше, чем впасть в немилость: кому улыбается быть отстраненным от командования? Генералы думали о сиюминутном успехе, о последствиях старались не думать, а если и думали, то утешали себя: войне скоро конец, тут главное — уберечься от гнева фюрера сегодня, завтра же видно будет, может быть, произойдет какое-нибудь чудо. Так вот и началось это внезапное для нас немецкое контрнаступление. С мощной и необычайно продолжительной артподготовки, которая должна была снести оборонительные позиции русских.)

И все же Чернышеву с Козицким пришлось залечь: с включенной, надрывно воющей сиреной, посверкивая оперением на солнце, пикировал «мессер», на выходе из пике сбросил бомбу, лупанул из пушки — сильный взрыв, и следом взрывы послабее, как осколки от того, большого, бомбового разрыва. Впрочем, осколки были и вполне натуральные: так и пропороли вверху вместе с горячими взрывными волнами. Чернышев и Козицкий встали, отряхнулись. И тут же метрах в сорока-пятидесяти вразброс легло шесть-семь мин, осколочки тоже подходящие. Козицкий недовольно сказал:

— Утешил товарищ майор, ничего себе…

— Опять за свое? Майор сказал правду.

— Правду… Тошно от нее!

— Еще тошнее, если… не будем готовы… к худшему…

— А хуже бывает, товарищ канбат?

— Бывает, Василь, бывает.

— Ну и вы утешили. Теперечка не страшно. — Козицкий как будто ерничал, хотя это на него не похоже.

— Вперед! — сказал Чернышев и, пригнувшись, забухал кирзачами по траншейному дну.

Если в батальоне кто и обрадовался ему по-настоящему, так это капитан Агейчик, начальник связи полка. Во всяком случае, встречные солдаты и сержанты в траншее, в окопчиках или молчаливо кивали Чернышеву, или скупо роняли: «Здравия желаю», или обменивались на ходу торопливым рукопожатием, а капитан Агейчик, низкорослый, юркий и с бегающими глазками, оживленно частил:

— Заждались тебя, дорогой Чернышев! Народ спит и во сне видит своего законного комбата! — Жахнул близкий разрыв, Агейчик поперхнулся, затем сызнова зачастил: — И у меня, друг, свои заботы в полку! Рации поразбивало, надежда — на проводную связь… Все связисты на линии, устраняют повреждения. Но нужен контроль! А я здесь.. Сейчас в полк — и займусь…

— Займись, — сказал Чернышев, подумавши: Агейчик рвется в полк, считает: там безопасней, хотя это почти рядом, снаряды неплохо достают, и безопасней вряд ли, но обязанности пускай выполняет непосредственные, связь необходима как воздух.

А солдат и сержантов было мало, ах до чего мало — живых. Мертвых — в избытке: на краю воронок, на брустверах, на дне траншеи и окопов, на открытых взлобках. Среди живых — много раненых. С тяжелыми ранениями эвакуированы в тыл, с легкими — остались в строю. Не то, что капитан Чернышев: ручку прострелило, и сразу в санбат. Он подумал о санбате и об Ане. Как она там? Вспоминает о Чернышеве? Вероятно, да. Вот и он о ней вспомнил. Может быть, до окончания боя больше и не вспомнит, не до того будет. Прости, Анечка!

Он прошел по обороне из конца в конец, стараясь своим видом подбодрить людей. А чем еще? Патронов и гранат в обрез, особенно противотанковых, приказал: при отражении атаки — экономить, бить наверняка. Окопы и траншея порушены, приказал: углубить сектора обстрела — расчистить, но зря не высовываться. Обнаружил еще двух тяжелораненых, истекающих кровью, так заваленных землей, что и сам-то случайно на них наткнулся, приказал: переправить немедля в санроту. И всем без исключения приказал: стеречь танковую атаку, не прошляпить появления пехоты.

А чужие двигатели уже не гудели — взревывали, и в бинокль было видно, как выползают из лесу, подминая кустарник, бронированные махины. На батальон шло — Чернышев мгновенно сосчитал — десять танков и пять самоходок: «фердинанды» двигались, подстраховывая, в общей линии, между танками. Вот это да! Знобящий холодок возник в груди и, будто пронзив ее, пробежал и по спине, по позвоночнику.

Не переставало знобить и тогда, когда противотанковые орудия ударили по немецким машинам. Пушкари стреляли метко: подожгли танк, другой, подбили «фердинанд», с сорванной гусеницей он закрутился на месте, заелозил. Здорово! Так бы и дальше! И третий танк задымил, замер, языки пламени начали лизать броню. Ой, молодцы артиллеристы! Но озноб не проходил, выстуживал душу, и возбуждение росло, потому что Чернышев понимал: и на долю батальона кое-что останется, еще как останется-достанется — танки и самоходки, стреляя с ходу и с остановок, подползали ближе и ближе.

Ударили два расчета ПТР[7], которые он успел поставить на флангах батальона, на стыке с соседями. Но стреляли они плохо, мазали — это было очевидно, — возможно, нервничали, парнишки зеленые, необстрелянные. А тут такое прет! Чернышев и тот нервничает, тертый калач…

Нервничает — да. Но зато ясно и понятно: перед тобой враг, а как поступать с врагом — война научила. Просто поотвык малость от нее, подзабылся малость в тепличном, райском уголке — в медсанбате. Где была Аня и все, с ней связанное. Вот — вспомянул санбат, вспомянул опять об Ане. В какие-то доли секунды.

Чернышев не отрывался от бинокля. Танки и самоходки близились, укрупнялись в размерах. Артиллерия продолжала садить по ним, кажется, и пэтээровцы изловчились, подожгли крайний левый танк. На позициях батальона рвались только танковые снаряды и повизгивали болванки самоходок: весь огонь немецкая артиллерия перенесла в глубину, по тылам полка и, вероятно, дивизии — грохот отдалился, словно его отодвинули. Голос теперь услышится, и Чернышев закричал, надсаживаясь:

— Отсекать пехоту! Бить по автоматчикам! По танкам — гранатами!

С НП батальона — окоп пошире и поглубже, перекрытый досками, — команду вроде бы приняли в соседних окопчиках, но как передать ее дальше, если между бойцами — двадцать, тридцать метров, да ведь и снаряды рвутся, глушат голос. Решение пришло мгновенно:

— Василь, беги на правый фланг! Передавай по обороне мою команду!

А на левый фланг отправил контуженого, но на ходу, телефониста с тем же поручением. Хотя будь связь, не было бы проблем: позвонил ротным — и порядок. Но связь побили, и ротных побили. Ее, надеемся, восстановят, ротных же побило насмерть. А вообще-то и без его команды солдаты знают, что делать. Однако командир не может не командовать, такова должность.