Читать интересную книгу Разрыв-трава - Калашников Исай Калистратович

— Пойдемте ко мне, Анатолий Сергеевич, поговорим обо всем неспешно! Пойдемте! — заволновался Лучка. — Я же все знать хочу про это!

Агроном вопросительно посмотрел на Белозерова.

— Смотрите сами… — буркнул Белозеров, видно было: не хочет отпустить агронома.

И Лучка, умягчая его, сказал:

— Ты тоже иди с нами. Вечер на носу…

Конечно, Лучка приглашал Стефана Ивановича против своей воли. Не даст Белозеров поговорить с человеком, потянет разговор совсем в другую сторону. Лучше бы он отказался, черт лупоглазый! Так нет, собрался. Ну, не досада ли! Когда подошли к воротам дома, за стеклом окна промелькнуло испуганное лицо тещи, выглянула и скрылась за косяком Елена. «Дикари и дуры ошалелые!» со злостью подумал Лучка. Помня, на что способна его Елена прекрасная, как только зашел в дом и усадил гостей, поманил ее пальцем в сени.

— Если ты мне устроишь ту же штуку, что с Батохой, угроблю. Этот мужик хотя и не семейский, принимай его, будто он твой брат родной! Поняла?

— Ну?

— Да не нукай и не ходи дождевой тучей. Вся моя жизнь от этого человека в полной зависимости. Поняла?

— А кто он?

— Агроном.

— Это как понимать, большой начальник?

— Тебе это понять не по силам. Тут маловато, — Лучка постучал пальцем по лбу жены. — Смотри, Елена!

— А чем угощать, самогонкой или городским вином? Есть у меня в запасе.

— Зажилила от меня? Давай… Ну, все.

— Лука, а Лука… — Елена снизила голос до шепота. — К нам Ферапонт пришел.

— Какой Ферапонт?

— Ну, уставщик. Из тюрьмы его выпустили по немощности.

— Где он?

— Да за печкой сидит. Увидели вас и от греха подальше затолкали, бедного.

— Тьфу! Гони его к едреной матери! Сейчас же гони!

— Ты что, бог с тобой! Он же маме моей родня, он же уставщик наш. Ты что говоришь-то?

— Гони! К чертовой бабушке его. Вся твоя родня и так у меня в печенке сидит.

— Сдурел, Лука… Куда же его погонишь, когда люди в избе?

— И верно. Ну, скажи ему, пусть там не шебаршит! Ни звука чтобы!

Немалых усилий стоило Луке скрыть от гостей свою досаду и злость на глупых баб, на Ферапонта, который, будто на вред, пришел ни раньше, ни позже, как раз в такое время, когда и духу его тут быть не должно. Попробуй, поговори душевно, если знаешь, что в четырех шагах, в закутке, как таракан в щели, сидит духовный пастырь и оттопыренными ушами каждое слово ловит. А тут еще Стефан Иванович задурейство свое на вид выставляет. Взял бутылку с водкой, поколупал бумажную наклейку ногтем, дернул губы в усмешке.

— С запасцем живешь. Уберег…

Такая уж натура у этого человека. Теряет всякую разумность, когда что-нибудь напоминает ему о былой силе крепышей. Пить он отказался. В желудке, мол, что-то не того… Но Лучка знал: Белозеров просто не хочет, и это задело больше, чем все его подковырки.

— Ты что куражишься? Брезгуешь? За каким же хреном шел сюда?

— Я не пить шел.

— Тебя никто и не напаивает. Уважая гостей, мы стол собрали. Но и ты, будь добр, уважь хозяев. Так у нас исстари ведется, Стефан Иванович.

— На Руси обычай такой: гость плохой, коль не хмельной! — засмеялся агроном, поднял стакан с водкой. — Конечно, мы выпьем. Но сразу условие — по первой и последней.

Глядя на него, выпил и Белозеров. Пить он не умел. Глаза выпучил, будто кол проглотил. Лучка даже пожалел его. Пошутил:

— Вот бы яблоко-то где пришлось впору. А, Стефан Иваныч?

— Не знаю. Пробовать не приходилось.

— Хорошая, брат, штука! Особливо моченое… А красота какая, когда сады в цвету. Деревья белые-белые, будто в мыльной пене. Не видел ты всего этого, Стефан Иваныч, оттого и меня за рукав держишь. А ты поверь мне… Жизнь положу, но своего добьюсь. Вот Анатолий Сергеевич меня своей наукой подопрет.

— Сады, к сожалению, не моя специальность. Когда-то я, правда, немножко увлекался и этим. Тоже мечтал о садах в Сибири. Но сейчас не до них. Кочую из сельсовета в сельсовет. Надо внедрять культуру в земледелье. Это очень важно сейчас. И знаете, о чем я думаю, Стефан Иваныч? Назначьте вы Луку Федоровича инспектором по качеству.

— Это кто такой, инспектор? — спросил Лучка.

— Вы будете следить за качеством работы. Где как вспахать землю, на какую глубину, как засеять ваша забота.

— А и верно! — обрадовался Белозеров. — Как раз твое дело, Лука Федорович. Уж ты нигде огреха не оставишь, никому не дашь плугом поверху буруздить.

— А как же сады?

— Сады? — агроном запустил пальцы в мягкие свои кудри. — Мы сделаем так. Я напишу в Красноярск, попрошу, чтобы выслали саженцы. Посадите их дома, будете ухаживать, наблюдать. Потом… потом увидим, что делать дальше.

— Во, это дело! — одобрил Белозеров. — А то ты клонишь вроде бы к тому, чтобы тебя посадить на эти самые яблони, как наседку на яйца, и ждать, что высидишь. А в колхозе каждая пара рук на учете, дел по ноздри.

Проводив гостей, Лучка постоял на улице. Небо было затянуто серой наволочью, в ней, как светляки в тумане, меркли редкие звезды. Домой идти не хотелось. Там этот Ферапонт, прошлое, которое живет и дает о себе знать.

Ферапонт встретил его умильной улыбкой, будто рад-радешенек был этой встрече. Тюрьма пошла ему не на пользу. Щеки, когда-то румяные, пышные, как праздничные мякушки, опали, посерели, борода лохматилась, словно шерсть на линяющем медведе.

— Ну что, еще будешь свергать Советскую власть? — не без злорадства засмеялся Лучка.

— Прости тебя бог за то, что возрадовался стариковской беде. И голос у Ферапонта не гудел, как в прежние времена, звучал мягко, печально. Окончательно замутили вам разум оглоеды, нечестивцы, богом проклятые. Слышал, дозволяешь брату единоутробному поганую девку в бабы взять? Печать Каина ляжет на него и на весь род…

— Давай, старик, про другое… Надолго к нам в деревню?

— Поживу…

— Ну, поживи. Только не в моем доме. Грешен я, табачишко курю. Оскверню тебя ненароком. А лишний грех брать на душу, когда и без того его полно, зачем?

— С каких пор дом твоим стал? — заскрипела теща. — Шибко не хозяйничай.

— С этих самых пор и до тех, покуда жив буду.

Утром Ферапонт ушел и поселился, по слухам, у Лифера Овчинникова. А старуха-теща с неделю не разговаривала с Лучкой, сердилась. Елена на этот раз помалкивала.

В начале мая агроном привез саженцы, выбрал на огороде место, помог Лучке высадить. Утром, прежде чем идти на работу, Лучка забегал на огород. Саженцы беспомощно топорщили над холодной землей тонкие голые веточки. Он осторожно ощупывал их, будто хотел ощутить под буровато-зеленой корой ток живительных соков земли.

А весна была не ласковая. По небу без конца волочились угрюмые тучи, роняя холодные капли дождя, из степи часто налетал задиристый ветер, и тогда саженцы мелко дрожали, напоминая Лучке иззябших ребятишек. «Пропадут!» вздыхал Лучка.

Бессильный что-либо сделать, мрачный уходил он с огорода. С новой работой, с инспекторством, тоже было мороки порядочно. Многие мужики, особенно из недавно принятых в колхоз, рачительные на своем поле, на артельной пашне работали спустя рукава, хуже, чем на чужого дядю. Чуть недогляди, обязательно найдется хитрец, который пустит плуг на половину требуемой глубины и похаживает за ним, посвистывая. Легонько, без надсады норму выполнит, фамилия на доске Почета красоваться будет, а вырастет ли что на его пашне, о том заботы нету. Лучка никак не понимал такого изгальства над землей, честил ловкачей на все корки. Немало крови ему попортил Лиферов сын, Никита. Длиннорукий, с круглой головой, вдавленной в плечи, Никита был молчаливым и злобно-упрямым парнем. Заметив первый раз его ловкачество, Лучка сам установил лемеха плуга на нужную глубину. Но приехал на другой день, по-старому пашет.

— Ты что делаешь, паразит? Ты крестьянин или кто?

— Как велел, так и пашу. Я глубину не переставлял, нахально врал Никита. Теперь я подневольный, кто что скажет, то и делаю.

— Ты просто свинья! Это же земля, кормилица людей, а ты, остолопина, над ней надругаешься! Смотри у меня! Лучка взял из рук Никиты бич, на черешке-лопаточке сделал зарубку. Вот на эту глубину и паши.