Удачи, подумал Шэд.
Военный кордон вокруг острова Эллис был усилен после того, как несколько джамперов переместились в тела береговой охраны и угнали их катера, устроив гонки.
Шэд прищурился, обдумывая ситуацию на острове Эллис. Возможно, ему следовало об этом позаботиться. Его не заботило, когда некоторые идеалистично настроенные джокеры провозглашали Эллис чем-то вроде убежища от преследований. Удачи. Но если убийцы использовали это место в качестве укрытия, это было другое дело.
В любом случае, там должно быть много людей на этом острове. А Шэд был всего лишь один. Он всегда работал один. И если он подвергнется атаке джампера, то нет гарантии, что он когда-нибудь найдет себя, поймет, где и кем он хочет быть.
Будет забавно, если все так закончится. Человек с таким количеством идентичностей, навсегда застрявший в чужом теле.
Кто? Он обнаружил, что вновь задается этим вопросом, кто все еще помнит Симона? Симон, насколько он помнил, был парнем из пригорода, человеком, который не стал бы ошиваться в Джокертауне. Так почему джокер искала его?
Он допил свой кофе, ополоснул чашку, поставил в посудомоечную машину. Вернулся обратно в спальню и посмотрел на три чемодана, стоявших рядом с кроватью. Один был наполнен сорока фунтами восторга, почти четверть миллиона по уличной цене. Другие два хранили сто тысяч долларов в стодолларовых банкнотах – то, что он получил за сделку Белоснежные мальчики – Оборотни, ответственность за которую лежала на Дувре Дэне.
Сто тысяч. Неплохо для ночной смены. И если ему повезло, в качестве бонуса он развязал войну между бандами.
Он должен был начать вывозить это все из своей квартиры. Начиная, понял он, с наркотиков. Он сохранит немного, чтобы заплатить своим информаторам, а все остальное утопит в Гудзоне.
В его голове промелькнул образ: отдаленные сады, мирные зеленые поля с бегущими по ним круглыми тенями облаков, замок вдалеке.
Глупо, подумал он.
Время поразить улицы.
Лето 1976-го. Хартман, Картер, Удолл и Кэннеди выясняли отношения в саду, заключая друг с другом небольшие сделки, всаживая ножи друг другу в спину.
Нью-Йорк был городом в огне. И все внезапно оказались по разные стороны баррикад. Ты был или с джокерами, или против них. На стороне правосудия или, очевидно, у него на пути. Он никогда не знал таких горячих времен.
Нил был тузом уже много лет – это проявилось постепенно в период ранней юности, – но после того как его родители и сестра были убиты, он никак не использовал свою силу, разве что для того, чтобы исчезнуть во тьме, когда воспоминания одолевали его и он больше не желал быть Нилом.
Сенатор Хартман был первым из тех, кто подтолкнул Нила стать светским тузом. Нил приехал в отель, чтобы послушать речь Линуса Паулинга и по случайности забрел не в тот зал. Он все еще помнил слова Хартмана, звенящие фразы, призывы к действию и правосудию. Через неделю родился Черная Тень. Родился прямо в офисе Хартмана. Шэд и сенатор пожимали друг другу руки и улыбались камерам.
Маленькая проблема, сказал ему Хартман немного позже. Маленькая проблема в Джокертауне. Надежная информация от русского шпиона: кто-то пытается проникнуть в лабораторию Тахиона, чтобы узнать его подходы к контролю над дикой картой. Русские сознательно заражали людей дикой картой, убивали джокеров, вводили тузов в состав армии. Они хотели найти менее жесткий подход к проблеме и думали, что, возможно, Тахион работает над этим.
Ночь была жаркой. По улицам шли демонстранты. Казалось, огонь разгорелся в сердце Шэда, когда он нашел агента и его снаряжение – камеру, проявители и шифры Вернама – и разобрал его по частям, разбивая кости, вдыхая холод в его потеющую кожу. Он оставил этого человека качаться на фонарном столбе прямо перед клиникой с плакатом, пришпиленным к груди, перечисляющим преступления этого человека и преступления Советского Союза.
Что-то включилось в нем, пожар, разгоревшийся и вышедший из-под контроля. Призыв Хартмана к состраданию и справедливости каким-то образом преобразился в призыв к огню и мести. Сердце Шэда подпрыгнуло, когда толпа разорвала шпиона на части, будто ночь взорвалась огнем и безумием. Только позже, когда он увидел по телевизору конец Хартмана, он понял, что предал идеалы сенатора.
Даже после того как бунт стих, он не мог понять его. Он не знал, что за гнев бушевал в нем. Он нашел Хартмана, прокравшись в его апартаменты, не дав ему даже опомниться после трагедии с конвенцией, и спросил его, что ему делать.
Хартман ответил просто и спокойно, что он должен вернуться к себе. Но в Шэде вновь вспыхнул гнев, борющийся с болью, и он спорил с Хартманом около часа и лишь потом оставил его. Немного позже он сделал это снова, нашел нескольких парней, грабящих туристов, и оставил их раскачиваться, переломанными, под фонарем.
Фонари, кажется, становились его фишкой.
После этого он еще несколько раз видел Хартмана. Хартман всегда убеждал его вернуться к себе, но он бы никогда не сдал его властям. Это требовало некоторой храбрости, и Шэд уважал его за это.
И в ответ на вину, плетущуюся за ним, он оставлял все больше людей качаться на фонарных столбах.
Злая радость, не поддающийся контролю гнев, которые он почувствовал, впервые сделав это, теперь померкли. Они не разгорелись с годами. Может быть, он повзрослел – принял решение почти тогда же, когда решил порвать с Хартманом. Он больше не осмеливался компрометировать сенатора.
Теперь он вешал людей на фонарных столбах просто потому, что делал это. Он не получал от этого особого удовлетворения. Это были недостаточно острые ощущения – все равно что смотреть порнографию, вместо того чтобы заняться сексом. Может быть, он понизил уровень преступности, предостерег нескольких людей от неправедной жизни. Ему нравилось так считать.
Но он начинал беспокоиться. Люди вроде Антона и Оборотней не стоили его талантов.
Он хотел работать над чем-то большим.
Шэд пришел на явочную квартиру в Джокертауне и оделся как мистер Замогильный – джокер, от которого разило смертью. Он надел на Замогильного оперенную маску смерти и сбрызнул себя едко пахнущим раствором.
Люди вокруг отшатывались от запаха. Шэду это нравилось. Так он получал немного личного пространства. Но сам он не хотел чувствовать этого запаха. Когда он становился Замогильным, он химически блокировал ноздри и вкусовые рецепторы. Он испробовал много веществ за эти годы. Безусловно, лучшим был высококачественный кокаин, который он отбирал у наркодилеров. Но он понял, что может попасть в зависимость, кроме того, у него были другие способы ловить кайф.
«Аллилуйя» – звенело в носовых пазухах мистера Замогильного, пока он шел по Джокертауну, разыскивая леди с песьим лицом. Он спрашивал всех, кого знал Замогильный: Джуба, Отца Кальмара, людей в агентствах по оказанию помощи. Люди рассказывали Замогильному все, что знали, только бы избавиться от запаха, но никто не видел джокера, который спрашивал бы о Симоне.
(adsbygoogle = window.adsbygoogle || []).push({});