Читать интересную книгу Рассказы - Константин Мелихан

– Может, мировая? – уточнила учительница.

– Точно, мировая! – хлопнул её по лбу дед. – Эх, мировая была война!

– А можно – что-нибудь не про войну? – сказала учительница.

– Можно – и не про войну, – сказал дед. – Значит, попала в наш самолет ракета…

– А как же вы жив остались?! – удивилась учительница.

– А я тогда в отпуске был, – сказал дед.

Когда прозвенел звонок, учительница радостно вскочила и сказала деду:

– Большое спасибо, что вы к нам пришли! И большое спасибо, что вы от нас уходите!

– Никто никуда не уходит, – сказал дед. – Успокойтесь!..

Из школы мы с дедом шли через парк. Дед молчал, опустив голову, а я говорил:

– Зачем же ты врешь, дед?! Какой ты пример детям показываешь? И меня на всю школу обосрамил!

– Я как лучше хотел, – оправдывался дед. – Народ повеселить. А пример я показываю, как не надо себя вести.

Позже я узнал, что инвалидом дед стал не на войне, а ещё в детстве. Никаких трагических событий в его автобиографии не было, кроме разве потери ноги да женитьбы. Только одно ему оставалось – фантазия.

И вообще, как скучно было бы жить, если бы все говорили только правду!

Сорока – воровка

«Вынес достаточно русский народ, Вынес и эту дорогу железную – Вынесет все, что господь ни пошлет!»

Н. Некрасов. Железная дорога

«Ей богу, Софья Ивановна, телятина совершенно лишнее… а вот, по-моему, купи лучше икорки, свежей, хорошей икорки… Это будет лучше да и дешевле».

Д. Григорович. Лотерейный бал

Моя тётя работала в ресторане. Иногда она звонила нам по телефону и сообщала, что у нее есть язык, печень, почки, вымя и свинячьи ножки.

Иногда она говорила, что у нее будет селедка под шубой.

После таких разговоров я представлял себе, как тётя на своих свинячьих ножках выносит под шубой селедку.

Кроме того, тётя откладывала яйца. Причем нам – самые крупные.

Иногда я слышал фразу: «Сосиски в тесте». И тогда представлял себе тестя, который съел все сосиски.

Когда дома никого не было, тётя просила меня передать родителям информацию. Запомнить все точно я не мог и передавал примерно следующее: «Судак, пойманный в заливе. Военно-морской окунь. Спинка минта».

Когда меня спрашивали: «Где водятся кильки?» – я отвечал: «В томате». А на вопрос: «Каких животных ты любишь?» – говорил: «Баранину».

Иногда тётя жаловалась, какая невыносимая у нее работа.

– Как же – невыносимая, – говорил я, – если вы с нее столько выносите?

– Я-то выношу, – говорила тётя, – а директор вывозит.

– А кто ж тогда ворует? – спрашивал я.

Но вопрос повисал в воздухе, как летающая тарелка.

Я был ещё маленьким и не знал, что в России вором считается только тот, кто ворует не со своей работы.

Во время войны мой отец уцелел потому, что был на фронте. Мать уцелела потому, что работала в ленинградском военном госпитале. А почему уцелела тётя, я не знал. С одной стороны, она была толстой, но с другой – ведь крупной мишенью.

Все остальные мои родственники, которые жили в блокадном Ленинграде, умерли от голода. Неудивительно, что после войны мама все ещё хотела есть.

Удивительно, что есть хотела и тётя. Все-таки она была довольно толстой и вдобавок после войны устроилась в ресторан. Вероятно – с испугу. Прошла славный путь от посудомойки до калькулятора. И обратно.

Как-то я спросил маму:

– Толстые много едят, потому что у них большой желудок, или у них большой желудок, потому что они много едят?

– Хорошо, что тётя нас не слышит! – сказала мама. – Толстые не любят, когда их называют толстыми. Они любят, когда их называют полными.

Когда тётя в очередной раз пришла к нам на обед, я ей сказал:

– Вы – совсем не толстая. И не жирная. И не полужирная. И не на три процента жирная. А вы – полная. До краев.

Тётя, наверно, подумала, что я так сказал для того, чтобы она поменьше ела. Это было для нее тем более неприятно, что на обед она к нам приходила всегда со своей едой.

Раз в месяц тётя ходила на танцевальные вечера под названием «Аэробика». От обычных танцев аэробика отличалась тем, что там надо было танцевать не с партнером, а с ленточкой на лбу.

Женщины в нашей стране всегда были заняты двумя проблемами: как достать еду и как похудеть.

С едой хорошо тем, кто работает в ресторане или гастрономе. А каково тому, кто работает, к примеру, на мясокомбинате? Там охрана – как на военном заводе.

Вот, пожалуйста, на одном мясокомбинате работал не то таджик, не то туркмен. Так он решил колбасу в штанах вынести. Вдруг охранница его в проходной останавливает и – хвать за колбасу!

А это – не колбаса.

Охранница дико извинилась. А об этом таджикском туркмене легенды стали слагать. Дескать – мясной гигант.

А он уже совсем распоясался. По несколько штук стал навешивать. Но охранницы и это ему с рук спускали. Все-таки, думают, восточный человек. Может, у него несколько жен?

Колбаса в России всегда считалась символом благосостояния. Колбасой можно было награждать: вешать её на грудь, надевать через плечо, возлагать на голову, делать из нее нимб. И это в то время, как сама колбаса оставляла жевать лучшего. Закусочная колбаса – это колбаса, после которой надо сразу закусывать. Столичная колбаса – это колбаса, которую надо сразу запивать «столичной». Докторская колбаса – это колбаса, после которой надо сразу вызывать доктора. Любительская колбаса – это колбаса, на которую трудно найти любителя. Молодежная колбаса – это колбаса, которая по зубам только молодежи. Отдельная колбаса – это колбаса, съев которую, чувствуешь, как в тебе что-то отделяется. Останкинская колбаса

– это колбаса, сделанная из останков. Охотничья колбаса – это колбаса, сделанная из охотничьей собаки. И уж страшно подумать – из кого сделана крестьянская колбаса!

Когда я спросил тетю, как пишется – КОЛбаса или КАЛбаса? – тётя ответила:

– Смотря – из чего она сделана.

Воруют у нас, конечно, не только еду и колбасу. Но и вообще – все, что можно. И что нельзя. И тем не менее воровство у нас имеет границы. Это – границы нашей родины. И может быть, воруя так друг у друга, мы постепенно станем богатыми.

Тундра

Сверху тундра похожа на десантника: пятнистая и цвета хаки. Хаки – это трава. Пятна – это лужи. Дороги – только для самолетов и вертолетов. В тундре видишь себя богатырем. Деревья выше лба не растут. Если береза

– то обязательно карликовая. Багульник – обязательно приземистый. Зато ягода – с яблоко. Глазное, конечно. Из растений ещё почему-то врезалась в память пушица влагалищная. Из животных врезались туда же полевка-экономка, рогатый жаворонок и углозуб.

Гор в тундре нет. Суслик, когда скачет по тундре, встаёт на задние лапки: посмотреть, туда ли он скачет. И что интересно – видит!

Самая твердая валюта в тундре – водка. Батон колбасы – бутылка. Шкурка песца – полбутылки. Литр спирта – две бутылки.

Там же за бутылку я узнал, как отучить мужика от пьянства.

Берешь водку, тарелку и идешь в лес. Кладешь тарелку на муравейник и наливаешь в нее водки. Тех муравьев, которые её пьют, не бери. А бери тех, которые бегут от нее. Вот этих-то трезвенников засуши и незаметно подсыпь в стакан своёму мужику.

Одна баба так и сделала. Не знаю, бросил ли тот мужик пить, но бабу свою бросил. А лицо у нее разнесло, как будто она головой на муравейнике спала.

Эту историю мне один тундрюк рассказал. Толстый такой старик. Правда, потом выяснилось, что толстая у него только физиономия. Физиономия его тоже похожа на тундру. Растительность слабая. Жалуется:

– У моей старухи на роже волос больше!

Завидует ей.

Как-то сказал:

– Я – снайпер! Белку в глаз попадаю. Хотя не с первого раза. Иногда весь шкурка продырявишь, пока метко в глаз попадешь.

Однажды спросил у меня:

– Грибы кушать будешь?

– Не откажусь, – говорю.

– Тогда, – говорит, – в лес идти надо.

Дал мне ведро. А себе кулечек из газеты свернул. Пошли в лес. А лес по колено. Старик вперёди идёт, а я сзади. Вдруг остановился. Задрал вверх подбородок. Понюхал небо.

– Снег будет с дождем.

– А как вы определили?

– Радио сказала.

Идем дальше. Я чуть отстал. Вдруг ручей вперёди. Старик разбежался и прыгнул. Но не долетел. На том же берегу оказался. Второй раз прыгнул – и прямо в воду приземлился! Вылез, отряхивает с себя ручей:

– Эх, молодой был – орел был! А старый стал – дерьмо стал!

Потом, видя, что я не слышу, тихо добавил:

– Да и молодой был – дерьмо был!

Вернувшись из леса, развели костер около дома. Старик нанизывал грибы, не чистя, на прут.

– А чего не пожарить? – спросил я.

– Масла жрут много, – объяснил старик.

Я достал водку. Тут же возникла седая женщина.

– От стерва! – беззлобно сказал старик. – Учуяла. Не даст нам теперь нормально выпить. Тоже сейчас захочет. Пьянь!