Читать интересную книгу Севильский слепец - Роберт Уилсон

Ему вспомнились лучшие времена. Солнечная Мерседес, женщина, ставшая второй женой отца. Хавьер сразу влюбился в нее. Но теперь на ее память легла тень фотографии, которую он нашел в квартире Рауля Хименеса: отец, целующийся с Мерседес, когда еще не умерла его мать. На Фалькона повеяло еще большей жутью, и он пустился бегом через Новую площадь мимо деревьев в уборе из волшебных огоньков. Теперь тут круглый год Рождество. Его невидящий взгляд скользнул по залитому светом совершенству «МаксМары» — идеальным костюмам на неизменно совершенных манекенах. Он молил о более примитивной жизни без тех мыслей и эмоций, которые раздирали ему душу, от которых у него, как у тяжело контуженного, исходило кровью нутро, хотя на внешности это почти не отражалось.

Когда он шел, вернее трусил, по улице Сарагосы, его лоб покрылся испариной, а под ложечкой засосало — вроде бы от голода, так что ему подумалось, что надо бы завернуть в «Каир» и перехватить там merluza rellena de gambas.[89] Он вообще-то предпочитал sangre encebollada, но жареная кровь с луком требовала более спокойного желудка. Он миновал галерею Рамона Сальгадо с единственной скульптурой в освещенной витрине. За ней находилось типичное для Севильи здание с кафе на первом этаже и дорогим рестораном на втором, где любили обедать бизнесмены и адвокаты с женами и любовницами.

На верхней ступени, спиной к лившемуся из дверей свету и к мужчине, подававшему ей пальто, стояла Инес. У нее была высокая прическа, которую она делала только в особых случаях — чтобы выглядеть привлекательной и сексуальной — и никогда не носила на работу. Фалькон не успел разглядеть ее кавалера, так как, подхватив Инес под руку, он быстро нырнул с ней в темноту улицы. Они направились в сторону проспекта Рейес-Католикос. За ними никто не последовал. Это был ужин на двоих. У Фалькона сердце ушло в пятки, когда Инес мимоходом оглянулась, но тут же послышался частый перебор ее высоких каблуков по булыжникам: это она догнала своего спутника. Фалькон двинулся за ними по другой стороне улицы. Недавний голод и утомление были забыты, поскольку разум заработал на новом топливе.

Парочка пересекла проспект Рейес-Католикос, миновала уже закрывшийся бар «Ла-Тьенда». Затем через улицу Байлен вышла к задней стене Музея изящных искусств и, обогнув его, устремилась через Музейную площадь. Фалькону пришлось топтаться на месте, пока они не скрылись в глубине улицы Сан-Висенте. Когда он последовал за ними, улица уже была пуста. Он помотался по ней взад-вперед, спрашивая себя, а не почудилось ли ему все это, или, может, тот тип живет где-то поблизости, на этой самой улице, в километре от его дома.

Фалькон ретировался домой, разбитый, как целая армия. Голод так и не пробудился, и им целиком завладела усталость поражения. Он постоял под душем, но, смыв дневной пот, не добился ощущения свежести. Потом принял таблетку снотворного и залез под одеяло. Он лежал, уставившись в убегающий ввысь потолок, зачарованный белыми вспышками посреди дороги, которая раскручивалась перед ним в ярком свете фар. Мозг сверлила мысль: нужно встряхнуться, засыпать за рулем опасно. Смятение вызвало у него потерю ориентации. Он вытянул вперед руку, ожидая, что сейчас все полетит в тартарары, что в поле его зрения внезапно ворвется шлагбаум, откос или смертоносное дерево, которое не объехать. Его кинуло в сон, как через разбитое ветровое стекло — в ночь.

Отрывки из дневников Франсиско Фалькона

12 октября 1943 года, Триана, Севилья

Мне здорово повезло — армейский грузовик подвез меня от Толедо до самой Севильи. Страна поставлена на колени, нет бензина и почти нет еды. На дорогах пусто, если не считать изредка попадающихся повозок, запряженных тощими лошадьми или мулами.

Я снял комнату у тучной, похожей на марокканку, женщины с длинными, до пояса, черными волосами, которые она скручивает в тугой пучок. У нее черные, как угли, глаза, и она постоянно исходит потом, как будто вот-вот грохнется в обморок. Ее груди давно разошлись и существуют порознь, каждая у своей подмышки. Она еле таскает свой огромный, как бурдюк, живот, который колышется при ходьбе под подолом широкой черной юбки. Лодыжки у нее красные и опухшие, и, ползая из комнаты в комнату, бедняга кряхтит от боли. Я бы с удовольствием ее зарисовал, предпочтительно в обнаженном виде, но у красотки имеется сожитель, тощий, как деревенский кобель, и каждое утро он, как я слышу, любовно натачивает свой ножик, прежде чем выйти из дома. В комнате стоит комод с запертыми ящиками и кровать, над изголовьем которой висит изображение Девы Марии. Эту комнату я снял, потому что ее окна выходят во дворик, куда не заглядывает никто, кроме хозяйки, развешивающей там для просушки белье. Я бросил сумки и пошел купить себе материалы для работы и выпивку.

25 октября 1943 года, Триана, Севилья

Во мне, должно быть, сидит солдат, потому что я живу по расписанию, хотя рано больше не встаю. В этом городе если что и происходит, то только после десяти часов утра. Я иду в «Бодеха Салинас», что на улице Сан-Хасинто, выпиваю кофе и выкуриваю сигарету. Я выбрал этот бар потому, что у его владельца, Маноло, всегда есть в погребе бочонок с отменным красным вином, которым он заполняет мою пятилитровую бутыль. Еще он продает мне литрами самогон. Потом я возвращаюсь к себе и работаю до 3 часов пополудни. Отвлекает меня только продавец воды. В 3 часа я иду в бар и съедаю обед с кувшином красного вина, снова наполняю мою бутыль и возвращаюсь к себе, чтобы поспать до 6 вечера. Затем снова работаю до десяти, ужинаю и потом долго сижу у Маноло, потягивая вино в обществе собирающихся здесь идиотов и проходимцев.

29 октября 1943 года, Триана, Севилья

Вчера в «Бодеха Салинас» ко мне подсел один из завсегдатаев, которого все зовут не иначе как Тарзан (по фильму «Тарзан, человек-обезьяна»). У него необъятное брюхо, физиономия словно сложенная из картофелин (Джонни Вайсмюллер[90] пришел бы в ужас) и близко посаженные опухшие глазки. Он устраивается напротив, и все навостряют уши.

«Ну, так, — начинает он, кладя мясистую руку на стол, — откуда у тебя такой фасон?»

«Какой это «такой» фасон?» — спрашиваю я, озадаченный его вопросом.

Вид у Тарзана совсем не зловещий, несмотря на его шишковатое лицо. На нем черная шляпа, которую он никогда не снимает, а только изредка сдвигает на затылок, чтобы поскрести лоб.

«А такой, что сразу видно, что ты нездешний», — отвечает он спокойно, но его прицельный взгляд сквозь щелки заплывших глаз упирается в меня, как дуло револьвера.

«Я не совсем понимаю, что вы имеете в виду».

«Ты не из Севильи. Ты не андалузец».

«Я жил в Марокко, в Тетуане и Сеуте», — отвечаю я, но это его не удовлетворяет.

«Ты разглядываешь нас и что-то записываешь. У тебя глаза старика на молодом лице».

«Я художник, — объясняю я, — и делаю записи, чтобы не забыть то, что видел».

«А что ты видел?» — спрашивает он.

Тут только до меня доходит, что эти люди не верят, что я тот, за кого себя выдаю. Они думают, что я из гражданской гвардии (те всегда не местные) или еще того хлеще.

«Я был солдатом, — говорю я, избегая упоминать Легион, — воевал в России с «Голубой дивизией».

«Где?» — интересуется кривоногий парень, считающийся неплохим пикадором.

«В Дубровке, Теремце и Красном Бору», — отвечаю я.

«А я участвовал в боях в Шевелеве», — говорит он, и мы жмем друг другу руки.

Все с облегчением вздыхают. Просто не представляю, как им могло взбрести на ум, что сотрудник тайной полиции может открыто сидеть в баре, строча доносы на них (тупейших из всех тупиц Южной Испании).

15 декабря 1943 года, Триана, Севилья

В баре появился молодой человек лет двадцати по имени Рауль. Все его знают и любят. Он работал в Мадриде, но в этот первый вечер только о том и болтал, что собирается поехать в Танжер, где есть шанс разбогатеть. Ему стали поддакивать и советовать поговорить с El Marroqui, то есть со мной. Р. сел за мой столик и начал распространяться о том, как сколачиваются состояния на вывозе из Танжера контрабандного товара. Я ему сказал, что у меня достаточно денег и что меня интересует исключительно мое будущее художника. А он продолжал твердить, что можно здорово подзаработать на американских сигаретах, как, впрочем, на чем угодно, поскольку американцы блокируют испанские порты. Беспокоился он лишь о том, чтобы после вывода из России «Голубой дивизии» отношение американцев к Франко не смягчилось и они не сняли блокаду. Тут я встрепенулся, смекнув, что он не простой идиот, у которого на уме одни песеты, а человек, понимающий реальную ситуацию. Я предложил ему выпить. С ним намного веселее, чем с любым другим посетителем «Бодеха Салинас». Я узнал от него, что, поскольку Танжер имеет статус свободного порта, все ввозимые туда товары не облагаются никакими налогами и пошлинами. Компании, покупающие и продающие эти товары, также не обязаны платить налоги. Все очень дешевое. Единственное, что требуется, это приобрести товар, переправить его через пролив и загнать втридорога. И все было бы великолепно, если бы у него имелись деньги на покупку и судно для транспортировки груза. Но такие мелочи его не волнуют. «Сначала можно к кому-то наняться. Войти в курс дела, а потом уж начать действовать самостоятельно. Где крутятся деньги, — заявил он, пристально глядя на меня юными незамутненными глазами, — там непременно опасно».