Читать интересную книгу Дело Томмазо Кампанелла - Глеб Соколов

Нищий, дождавшись пока Томмазо Кампанелла закончил свою тираду и почесавшись, вновь поднял свой палец кверху.

– Одно уточнение, пожалуйста… Одно уточнение. И не было!

– Да-да! – с жаром подхватил Томмазо Кампанелла. – Мне, точно, кажется, что в этих улицах никогда и не было обычных нормальных людей. Только какие-то персонажи из странной пьесы. А сами эти улицы – как театральные декорации для какой-то очень мрачной пьесы, от которой у меня портится настроение. Постоянно портится настроение.

Нищий в третий раз поднял свой заскорузлый палец кверху.

– Дома и улицы – настоящие. Я бы хотел уточнить. Это не мрачные декорации, здесь все настоящее. Места наши, действительно, очень дремучие. Не места, а темный лес, бор, ельник. Не места, а тайга, медвежий угол. Здесь все как при царе Горохе было, так и сохранилось.

– А как при каком царе, Рохля? При каком царе здесь все было построено, да так без изменений и осталось, а? – спросил Томмазо Кампанелла и испытующе посмотрел на Рохлю.

– Кажись, при Петре Великом! – ответил Рохля. – Хотя я точно не уверен. Да здесь все как при царях было построено, так и сохранилось. Здесь никто ничего не переделывал. Только ветшало все, разваливалось. Но при хорошем питании не то, что здесь, в унитазе жить можно.

В номере гостиницы Лефортовского рынка, находившейся по адресу Авиамоторная улица, дом 1, продолжалась игра в карты.

– Пойду в нужник, – произнес Охапка и на время покинул их, проскрипев старой, низенькой дверью, для чего-то обитой войлоком.

– Ну что, Рохля, раскроешь мне тайну тюремного паспорта? Что это за паспорт такой? – произнес Томмазо Кампанелла, как бы между делом, едва только за Охапкой притворилась дверь. Голос его звучал недобро.

Нищий отшатнулся, но ничего не ответил.

Тогда Томмазо Кампанелла набросился на него и начал душить, впрочем, несильно, так, чтобы придушить, припугнуть только, но, конечно же, не до смерти. Нищий сопротивлялся, пытался сбросить с себя обидчика, но силы того, кажется, были удесятерены какой-то невероятной эмоцией.

Нищий чувствовал, что с Томмазо Кампанелла ему не справиться:

– Бес! Бес! Ай-ай!.. Охапка, на помощь! Помогите! Что?!. Что с тобой, Томмазка?! – пытался выкрикивать он, хрипел и брызгал слюной. – Милиция! Караул!

Едва только Рохля позвал милицию на помощь, как Томмазо Кампанелла отпустил его, кошкой подскочил к двери и задвинул щеколду:

– Милиции только не хватало!

Спустя какие-то мгновения в дверь начали отчаянно стучать.

– Ну! Говори! Не то придушу тебя здесь, старый черт! – выкрикнул Томмазо Кампанелла. – Замучил ты меня уже, замучил! Что ты издеваешься надо мной, что ты уже столько времени тянешь, не говоришь? Все начинаешь, раззадориваешь, а не говоришь! Я же знать, знать должен! Никто, кроме тебя, сказать не может! Ты знаешь, мне есть чего терять, но мне терять совершенно нечего! У меня есть только одна ночь! И этой ночью я должен победить! А то, что я действую такими методами, то все борцы за счастье действуют такими методами! Уж не взыщи! Сам-то ты меня с фраком обжулил! Договорились, небось, с барыгой! Друг называется! Обжулить помог, про паспорт ничего не рассказал, хоть с самого «Хорина» обещаешь!

Взвыв и поминутно ударяясь головой об пол, Рохля начал причитать:

– Ох, что же за гниды кругом! Вот ведь, думал, веселый человек, в карты с ним играли. А он – душить. Паспорт этот был сработан узниками во Владимирском централе еще до войны с немцами. Никому верить нельзя, никому! Все обдурить норовят! И Людоед прибьет! Потому и не рассказывал. Каждый, кто овладеет им, получает все преимущества воровской масти: фарт, удачу то есть, работать не будет, а кушать всегда станет сладко! На одном месте держаться долго не станет, потому как бродяга отныне он тюремный. Дома своего у него не будет никогда, но и занудства, тоски, работы тяжелой в его жизни тоже никогда после этого не будет. Лефортово вот такого вот мрачного в его жизни никогда долго не будет. Вот люди, вот сволочи! Ведь ни за что, ни за что же меня чуть не придушил! Хочу – рассказываю, хочу – нет. А фрак бы свой сам и продавал бы! Артист чертов!

– Что ты сказал?! Что ты сказал?! Лефортово мрачного никогда долго не станет?! Занудства, тоски не станет?! – неистовствовал Томмазо Кампанелла.

В эту секунду он выпустил Рохлю из своих цепких рук и в мгновение ока выхватил из кармана паспорт:

– Вот же, смотри! Занудства, тоски, плохого настроения, Лефортово мрачного больше не будет! Вот этот паспорт! У меня он! У меня в руках!

Нищий потрясенно вскрикнул. В дверь стали молотить еще сильнее, уже не один вернувшийся из нужника Охапка, уже присоединились к нему еще много человек, – служки гостиницы, постояльцы из других номеров, всполошившиеся от криков Рохли о помощи.

Все они собрались в узком коридоре с обшарпанными, кое-где ободранными обоями. Среди прочих стояли выскочившие прямо из-за стола хориновский художник Фома Фомичев и его приятель, которые, как мы помним, тоже были в этой гостинице Лефортовского рынка. Послали человека за милиционером, который по случаю как раз зашел погреться и сидел сейчас в одной из комнат на первом этаже.

Пьяный Охапка стоял уже дальше всех от двери – его оттеснили другие постояльцы, поскольку толку от него все равно никакого не было, – и, пошатываясь, говорил:

– Фабрика к чертям собачьим пошла. Все свои работы этой ночью к чертям собачьим послали. Никому до фабрики дела больше нет. И слава богу!.. Фрак Томмазки продали – и пьем-гуляем. Номер… Номер сняли. У метро – сигареты. Бесплатно раздают!.. А этот – отнял, а теперь его бьют. И правильно бьют. Не будет болтать больше. Особо посвященного из себя строит. А сигарету отнял. И жульничал. И в карты подсматривал.

– Рохля, открывай! – закричал Охапка во всю глотку. – Открывай, чертов нищий! Эта ночь – особенная! А ты… А ты!.. – он так и не нашелся, в чем обвинить нищего, и проговорил, впрочем, уже более спокойно:

– Надо напряжение раскручивать. Пару сейчас надо наддать. Увеличить давление, уголь в топки подкинуть. А он – заперся…

Пошатнувшись, Охапка прислонился к обшарпанной стене. Фома Фомичев похлопал его по плечу:

– Не спи! Ночь впереди длинная.

– Не-ет!.. Я не сплю, – откликнулся Охапка. – Мне еще пить и пить. Только вот куда дружок мой, Николай, подевался?.. Где же мне его разыскать?.. Я же с ним на сегодня договорился… А с этим я больше пить не буду. Он Томмазку обманул. Обещал рассказать, а не рассказал!

Тем временем, номерная дверь трещала, но пока никак еще не поддавалась напору атаковавшей ее кучки людей. Как назло выяснилось, что милиционер из гостиницы уже успел уйти.

За дверью номера, располагавшегося под самой крышей гостиницы, в эту секунду происходило следующее…

– А сейчас проверим, дает ли он, действительно, фарт! – с этими словами Томмазо Кампанелла, который уже накинул пальто, вспрыгнул на какой-то старый стол, стоявший в углу, и в мгновение ока отодрал какую-то фанеру, которой было заколочено оказавшееся за ней маленькое оконце. Судя по всему, под самой крышей. Оконце это выходило на крышу другого дома, шедшую чуть ниже. Ярко светила полная луна и лучи ее тускло отражались в кровельной жести.

– Помни… Помни еще, дурак, что всяк, у кого этот самый тюремный пачпорт в кармане задержится – в тюрягу… В тюрягу попадет! А ежели, пока ты в тюрьме сидишь, пачпорт твое имя носит, ежели не найдут его и себе не заберут, – пачпорт тебя из тюрьмы вызволит. Выйдешь из тюрьмы вскорости опять на свободу! Опять на свободе гулять станешь! Как и не садился! – кричал вслед Томмазо Кампанелла, вылезавшему на крышу через узкое окошко, нищий. – Но помни, помни еще: коли нет, коли не сохранится, пока ты в стенах тюремных за тобой этого особенного пачпорта, – станешь гнить в камерах без всякого срока. Никогда тебе свободы и солнышка яркого не увидеть. Никогда! Так и знай! До самой своей смерти! Только смерть тебя уже от тюрьмы освободит.

Но Томмазо Кампанелла уже почти вылез из окошка, и если бы не зацепился своими длинными, не по размеру, брюками за какой-то гвоздь, если бы не треснула громко брючина, – уже бы и бежал давно по крыше! Неясно было, слышит ли он то, что выкрикивает ему вслед нищий, а если и слышит – не пропускает ли в горячке своего бегства мимо ушей.

Меж тем Рохля еще и не успел всего сказать, еще продолжал он кричать вслед обидевшему его беглецу:

– А ежели не сбережешь пачпорт, ежели потеряешь его где, когда ты с ним на воле, – встать тебе в этом месте на вечном якоре, покудова вновь этот тюремный пачпорт не разыщешь и к себе в карман не вернешь!..

От обиды, от того, что сбежал от него Томмазо Кампанелла, нищий наконец разрыдался. Целый вечер он чувствовал себя королем положения, все больше и больше напускал тумана вокруг тюремного паспорта, и вот все кончилось так обидно – Томмазо Кампанелла принялся его душить, бросил его здесь. А нищий рассчитывал просидеть здесь в хорошей компании до самого утра. Сейчас его выгонят отсюда…