Читать интересную книгу Бенито Муссолини - Кристофер Хибберт

На юге Италии тысячи крестьян находились на грани голодной смерти, по всей стране бедняки голодали, затягивая пояса на самую последнюю дырку, а Муссолини получил даже прозвище — «форо Муссолини», «дыра Муссолини» [29] .

Это была его война, именно он ввергнул в нее страну, и немцы, маршировавшие повсюду, словно солдаты оккупационных войск, были его друзьями — но не друзьями этих бедняков. Надо сделать все что угодно, лишь бы только положить конец этой войне, — с мрачным юмором повторяли итальянцы популярную остроту, — в крайнем случае даже постараться ее выиграть. Однако большинство из них уже перестали думать о победе: эти люди ждали поражения с какой-то безнадежной безропотностью. Они слушали передачи Би-би-си в надежде услышать хотя бы намек на скорое поражение Италии в войне, что казалось уже вполне допустимым. Муссолини воспринимал подобные пораженческие настроения как еще одно доказательство неспособности итальянцев проявить себя иначе, как ничем не выдающейся нацией никчемных людей, способных только петь и поедать мороженое. Они вовсе не напоминали славных итальянцев 1914-го, это был «печальный, но, увы, очевидный вывод». Что касается армии, то в глазах Муссолини она была никуда не годной, а генералы почти все до единого — «паралитики». С адмиралами дело обстояло еще хуже. Буржуа превратились в «эгоистичных декадентов», в «самый отвратительный тип итальянца, который только можно представить». Правда, если Муссолини и позволял себе самому подобные высказывания, то он приходил в ярость, когда немцы выражали этим словам свое одобрение.

Однажды Муссолини передали запись перехваченного телефонного разговора между офицером штаба немецкой армии в Италии и Берлином, в котором итальянцы именовались «макаронниками», а Италия — страной, которую необходимо оккупировать. После этого Муссолини несколько дней ходил, бормоча ругательства, на которые он был большой мастер, и загадочные угрозы. В итоге дуче сообщил Чиано, что он завел досье, где зафиксированы оскорбления, нанесенные немцами, и совершенные ими преступления, которое будет использовано, «когда наступит нужный момент».

Однако дуче ограничился лишь тем, что в одном из публичных выступлений до небес превознес достоинства японского оружия и военные успехи Японии, которые в действительности никак не могли равняться с немецкими. Заявив, что именно он является главным почитателем Японии, Муссолини в конце речи провозгласил, что наступит день, когда итальянские и японские солдаты будут бок о бок маршировать к победе… вместе с другими армиями Тройственного союза, о национальном составе которых он скромно умолчал. В другом случае, ознакомившись с рапортом о положении итальянских рабочих в лагерях Германии, где с ними обращались, не только не выказывая даже притворного гостеприимства, но и подвергали телесным наказаниям за строптивость и небрежность, надзирали за ними, используя сторожевых собак, Муссолини с негодованием сказал: «Это переполнило чашу моего терпения. В конце концов я предъявлю им счет. Я могу ждать много лет, но я сделаю это, я не допущу, чтобы сыновей нации, давшей человечеству Цезаря, Данте и Микеланджело, сожрали кровожадные собаки гуннов».

Сам он, однако, не обратился с открытым протестом к Германии, а продолжал прослушивать телефонные разговоры между Римом и Берлином, выражая таким своеобразным образом недовольство германской политикой. Конечно, все поступившие к нему материалы он приказал передать германскому послу Макензену, но сделать это был должен Чиано, как будто по собственной инициативе, без ведома дуче, который, считалось, «не имел об этом ровно никакого представления». Подобное нежелание лично вмешиваться в конфликтные ситуации было характерно для его отношений с немцами и имело катастрофические последствия для Италии. Немцы были варварами, которые маршировали по Италии навстречу своей гибели, считал дуче. Снова, как и в 1936 году, они стали «примитивными дегенератами» без «чести и совести». Они были «грязными собаками», забиравшими себе все лучшее и оставлявшими Италии лишь груду костей, «недостойными доверия обманщиками», которым следовало бы оставить итальянцев в покое. «Они должны запомнить, — говорил он, — что из-за них мы потеряли империю. У меня в сердце сидит заноза, потому что разгромленные французы все еще сохраняют империю, а мы свою потеряли… Мы можем добровольно отдать свои рубашки в случае нужды, но немцы сдерут с нас даже шкуру». Единственная надежда Италии, — признавался Муссолини в частной беседе, — заключается в том, чтобы война закончилась компромиссом, который сможет спасти независимость страны. Причем произойти это должно в отдаленной перспективе, чтобы побольше измотать немцев в боях. Но все же, несмотря на все эти экстравагантные обвинительные тирады, он испытывал по отношению к немцам чувство постоянного восхищения. Он так ревниво относился к их военным успехам, что не мог скрыть удовлетворения, узнав о ряде неудач германской армии на русском фронте; он настолько не хотел давать им повода относиться к себе снисходительно, что так и не послал Гитлеру письма с просьбой выделить Италии зерна, которым можно было бы накормить миллионы голодавших соотечественников; его так злили доклады о жестокости и некомпетентности немцев, особенно находившихся в Альто-Адидже, что он предвидел «начало неизбежного конфликта между Германией и Италией». Тем не менее дуче несомненно находился под влиянием неотразимой привлекательности немецкой мощи, силы и безжалостности, особенно поддаваясь ему в присутствии немецкого генерала, дипломата, а тем более самого фюрера. Так, через несколько часов после совещания с фельдмаршалом Кессельрингом, немецким главнокомандующим в Италии, Муссолини разговаривал с собственными генералами, не скрывая своего презрения. Он проявлял симпатию лишь одному из них, тому, который сказал своим солдатам в Албании: «Я слышал, что вы хорошие семьянины. Все это очень хорошо дома, но не здесь. Здесь вы не можете совершать слишком много краж, убийств и изнасилований». «Я тоже буду брать заложников», — объявил однажды Муссолини, находясь в дурном расположении духа. Он отдал приказ, согласно которому за каждого раненого солдата будут расстреляны два заложника, а за каждого убитого двадцать. Однако Муссолини прекрасно знал, как говорил впоследствии Чиано, что этот приказ не будет выполнен никогда. Он всегда угрожал смертью и наказаниями, но очень редко исполнял свои угрозы. В своей решимости сделать итальянцев такими, как немцы, т. е. дисциплинированными, видавшими виды, сильными и нечувствительными к лишениям, он дошел до абсурда, заявив однажды, что даже рад тому, что на Неаполь совершается так много воздушных налетов. По его мнению, это должно было закалить породу и сделать неаполитанцев нордической расой. Муссолини также отдал приказ, согласно которому каждый раз, когда в Неаполе объявлялась воздушная тревога, сирена должна была звучать и на улицах Рима, а батареям ПВО предписывалось открывать огонь, чтобы создать иллюзию опасности. Исходя из новых установок, признавались годными к мобилизации все новые категории гражданского населения, ужесточались наказания за проступки в политической и военной сферах; газетам было приказано печатать статьи, не затрудняя себя проверкой содержащихся в них фактов, лишь бы они способствовали подъему патриотизма, упрочению лояльности по отношению к фашизму и разжигали ненависть по отношению к врагу. «Гитлер, — говорил Муссолини Чиано, — желая оказать влияние на людей, использовал риторику, далекую от правды, равно как и этот осел Рузвельт. Они оба большие болваны, недаром принадлежат к родственным расам». Но уж если немцы фальсифицировали свои коммюнике, то и Муссолини позволял себе то же самое. Причем он делал это всегда. Когда 11 ноября 1940 г. британский ВМФ атаковал итальянский флот в Торонто и вывел из строя половину судов, включая новый корабль «Литторио», газетам было предписано преуменьшить потери и значение этого разгрома, а вместо этого печатать фантастические сообщения о воздушном налете, проведенном в тот же день, по настойчивому требованию Муссолини, итальянскими воздушными силами на британский конвой у острова Мидуэй. Операция, эффект которой был минимален, стоила итальянцам 8 бомбардировщиков и 5 истребителей. Она оказалась первым и последним налетом на Британию. Позднее, когда на одном из Ионических островов высадилась группа парашютистов в количестве 150 человек, Муссолини приказал объявить, что там приземлилась целая дивизия.

(adsbygoogle = window.adsbygoogle || []).push({});