Читать интересную книгу ПУТЕШЕСТВИЕ В БУДУЩЕЕ И ОБРАТНО - Вадим Белоцерковский

Я спрятал свои загоревшиеся глаза и этак нейтрально попросил у Жоры парочку журналов почитать. И действительно наткнулся на очень важную информацию. В одном из журналов сообщалось, что для предотвращения ночью или в тумане столкновения маленьких, низко сидящих в воде яхт или лодок с кораблем или катером надо укрепить на мачте вашей лодки, на высоте не менее, кажется, двух метров круглый жестяной диск диаметром в полметра, точно уже не помню. В этом случае радар корабля заметит этот диск и вашу лодку!

Эта информация очень приободрила меня, и, как понимает читатель, я не кинулся мастерить такой диск. Нашел я там и еще ряд полезных советов.

Сейчас я не могу понять, почему я так и не спросил Владимова, когда встретился с ним уже в эмиграции, хотел ли он бежать на лодке и пытался ли? Как не спросил и о том, какова была судьба его антисоветской партии, в которую он, как помнит читатель, приглашал меня вступить где-то в конце 50-х годов. В эмиграции мы с ним вскоре резко разошлись и перестали общаться. Владимов приехал в эмиграцию национал-патриотом и пошел в НТС, стал редактором журнала НТС «Грани».

Однако новую попытку побега мне пришлось перенести еще на целый год, так как 1 марта 1970 года на 85-м году жизни скончался мой отец, и я не мог в тот год оставить мать. Тем более что она перенесла тяжелейшую операцию желудка. Его вырезали целиком: он был съеден язвой, которую врачи кремлевской больницы не могли обнаружить на протяжении многих лет все усиливающейся болезни. Отец умер от переживаний за мать — на другой день после операции. Когда мать положили на операцию, то в больницу взяли и отца, на случай какого-либо кризиса из-за волнения. Кремлевская все-таки была больница, гуманная! Но кризис у него тем не менее случился — удар, видимо, инсульт. Он впал в кому и не вышел из нее.

В течение нескольких дней после смерти отца мне пришлось по совету врачей, лечивших мать, скрывать от нее, что отца уже нет. Она была еще очень слаба после тяжелейшей операции. Каждый день, навещая мать, я говорил ей, что папа себя плохо чувствует, потом — еще хуже... Это была для меня сущая пытка.

Наконец я пришел и сказал, что отец умер. Мама вскрикнула и схватилась за меня, обняла, прижалась. «Будем жить?» — вырвалось у нее. «Да», — сказал я нетвердым голосом. Ведь у меня за пазухой лежал камень: неотвратимое решение о бегстве из России.

Прощалась мама с отцом в морге кремлевской больницы, маленьком домике, стоявшем в окружающем больницу сосновом лесу. Нас с ней подвезли к моргу на больничном автобусе. В памяти остался яркий, солнечный мартовский день, высокие сосны, блестящий снег между ними. «Какой красивый!» — воскликнула мать, увидев отца в гробу.

В связи с похоронами я столкнулся с еще одним одиозным проявлением «экзистенции» режима. После смерти отца встал вопрос — где хоронить? Мама надеялась, что отца можно будет похоронить на Новодевичьем кладбище. Но она оставалась в больнице, и все хлопоты легли на меня.

В Литературном фонде ССП, который ведает похоронами писателей, меня уговорили согласиться на кремацию, так как для урны нужно меньше места и легче, мол, будет найти «землю» на кладбище. Я согласился. Но после кремации мне в Литфонде заявили, что Новодевичье кладбище находится в ведении ЦК КПСС, и там осталось мало свободного места, поэтому «похоронный отдел ЦК» не может выделить землю для урны отца, а лишь ячейку в колумбарии — в кладбищенской стене. Мама с гневом отвергла это предложение. «Ну что ж, мы ничего не можем поделать, — сказали в похоронном отделе Литфонда. — Придется хоронить за городом, на одном из новых кладбищ, в городе все кладбища уже закрыты.»

А новые кладбища имеют удивительно унылый вид, плюс полтора-два часа езды с пересадками.

И тут опытные люди мне объяснили, какую роковую ошибку я совершил, согласившись на кремацию. Вас обманули! Если бы у вас на руках был труп отца, они вынуждены были бы найти место. А урна с прахом может стоять на складе в крематории сколько угодно. Пока вы не сдадитесь!

Я взбесился, стал звонить, прорываться к руководителям ССП, в том числе и к «гимнописцу» Михалкову, и они снизошли. Мне сообщили, что Союз писателей выхлопотал место для урны в земле на старом Введенском кладбище, расположенном в городе и находившемся в распоряжении городского Комитета партии. Это бывшее Немецкое кладбище в Бауманском районе Москвы, где в XVIII—XIX веках находилась Немецкая слобода. Кладбище было хорошее, ухоженное, стояло в красивой старой лиственной роще. Я уговорил мать согласиться на это кладбище.

Однако приключения на этом не закончились. Получив соответствующий документ в похоронном отделе Московского горкома КПСС, я поехал на кладбище получать землю и заказывать рытье могилы. Но в конторе кладбища произошло что-то странное. Служащие тщательно, долго читали бумагу из горкома, подозрительно взглядывая на меня. Попросили паспорт. Затем предложили подождать, и одна из сотрудниц куда-то ушла с моими бумагами и паспортом. Появился милиционер, уселся около двери за моей спиной. Пришел главный, видимо, кладбищенский начальник. Начался форменный допрос: как, где и почему я получил разрешение на землю? Потом начальник звонил в похоронный отдел горкома. И только после этого он отдал распоряжение оформлять мой заказ на могилу.

— Вы уж на нас не сердитесь, — сказала служащая, когда начальник вышел. И поведала мне о причине всей этой странной суеты и допроса. Оказывается, незадолго до меня пришел к ним некто с такой же бумажкой из горкома КПСС, оформил заказ, но земельный участок заказчику не понравился. Он дал рабочим хорошую сумму «на лапу», и те вскрыли для него какую-то очень старую немецкую могилу. Выбросили останки, украли памятник и предоставили могилу расторопному клиенту. Прошло некоторое время, и вдруг из ФРГ в Москву впервые прилетели родственники покойника, останки которого были выброшены из могилы. Причем, видимо, влиятельные люди. Не найдя могилы родственника, подняли скандал. Посольство ФРГ поддержало их — и началось! На кладбище прибыла опергруппа КГБ, пошли допросы, арестовали рабочих и служащего конторы. Кого-то из арестованных выпустили, но сняли с работы, кого-то отдали под суд. Незаконного обладателя чужой могилы выкопали, возвратили на место старый памятник. Не знаю уж, что под него подложили.

— Так что вы уж нас извините, — закончила свой рассказ служащая. — Мы такого страху здесь натерпелись, что теперь всех клиентов тщательно проверяем. Ведь оказалось, что тот аферист и бумагу из горкома по блату получил.

Мама все не шла на поправку, и я один присутствовал на прощании с отцом в ЦДЛ. Пришла группка старых друзей отца и матери, в том числе и милейший Иван Иванович Безродный со своей супругой. Никого из писательских «генералов» в зале не было. Под самый конец церемонии вдруг сверху спустился Сергей Михалков, занимавший тогда пост председателя Союза писателей РСФСР, со свитой писательских чиновников. Видимо, кто-то сказал ему, что неудобно все-таки, что у гроба Билль-Белоцерковского нет никого из руководства ССП. Михалков пожал мне руку, сказал дежурные слова соболезнования и тут же удалился — продолжать руководить русской литературой.

Ко мне подошли похоронные рабочие Литфонда и попросили обещанную им сумму денег. Я выдал деньги, и... рабочие исчезли! Они должны были нести гроб в автобус и потом в крематорий. Я растерялся... Но выручил Иван Иванович, еще крепкий человек. Я встал впереди, он подхватил гроб сзади, по бокам поставили старичков-пенсионеров. Вот мы с ним вдвоем и были главной тягловой силой.

Ужасна была моя инфантильность: я не организовал никаких поминок и никогда больше не видел Ивана Ивановича, чего никогда себе не прощу.

В крематории меня ждало еще одно приключение. Когда мы внесли гроб в зал, меня позвали к какому-то окошку и потребовали заполнить анкету! Я написал фамилию и имя отца, дату его рождения и смерти, подписался и пошел к гробу.

— Гражданин! — закричала тетка из окошка. — А национальность!? Вы не указали национальности вашего покойника!

— Еврей! — заорал я в бешенстве. Иван Иванович обнял меня и оттащил от окошка. Сквозь слезы я видел, как гроб уходил в пылающее жерло печи.

Похоронив в земле урну отца, мы с мамой начали долгую войну за памятник, точнее, за камень для памятника. Оказалось, что и камни эти — страшный дефицит, и даже Литфонд Союза писателей должен их дожидаться по несколько лет. Отец умер в 1970 году, а мать — в 1978-м, так и не дождавшись «камня». Он подоспел лишь через год после ее смерти.

Между тем мое финансовое положение становилось все более тяжелым. Я доедал свой гонорар за неизданный сборник рассказов, который я получил, точнее, вырвал у издательства с помощью адвоката. Снова предпринял попытки найти работу. И вновь — безуспешно. Попытался даже пойти работать на химический завод рабочим.