Хотя многие сегодняшние родители могут узнать в этой картинке портрет своего собственного прыщавого отпрыска, больше всего это напоминает усилия сегодняшнего правительства предупредить молодых людей о вреде наркотиков. Лучше всего помогала избежать соблазна полная занятость, и это стало одной из причин увлечения школьным спортом. Как советовал взрослым, пытающимся не дать мальчикам увлечься мастурбацией, доктор Эктон: «Главное — начинать тренировать таким образом силу воли пораньше. Если мальчик однажды в полной мере проникнется тем, что все такие занятия непристойны и гадки, и со всей силой нерастраченной энергии решит для себя, что больше не унизится до того, чтобы поддаться этому, его ждет блестящее и счастливое будущее».
Очевидно, этот совет пригодился многим выдающимся представителям Породы, так как можно заметить, что значительная часть этих выдающихся мужчин, покидавших Англию, чтобы возводить империю, похоже, в большей или меньшей степени избавлялись от сексуальности как от ненужного в путешествии багажа. А. К. Бенсон, автор того самого гимна империи «Земля надежды и славы», признавался в своем дневнике, что «настоящей проблемы с сексом для меня не существует». Первооткрыватель Уилфред Тезигер в своей автобиографии писал, что «секс для меня не имел значения, и воздержание в пустыне нисколько не беспокоило… никакого чувства потери». Другие, как генерал Гордон, говоривший, что лучше бы он стал евнухом в четырнадцать лет, или фельдмаршал Монтгомери, просто старались подавлять любые сексуальные ощущения: во время дебатов в палате лордов по вопросу легализации гомосексуализма Монтгомери предложил поднять возраст совершеннолетия до восьмидесяти лет. Возможно, страстность, с которой это отрицалось, имела какую-то связь со скрытым или подавленным гомосексуализмом: у Гордона и Монтгомери, как и у фельдмаршала Окинлека, были увлечения мальчиками. Но в большинстве случаев секс просто представлялся чем-то второстепенным. Сесил Роде, присоединивший к империи огромные территории в Африке, никогда не был женат и не выказывал ни малейшего интереса к сексу в любом его проявлении. Лорд Китченер в эмоциональном плане, похоже, так и не вышел из периода полового созревания. Другие поздно вступали в брак: первооткрыватель Генри Мортон Стэнли — в пятьдесят один год, основатель движения бойскаутов Роберт Баден-Пауэлл — в пятьдесят пять, колониальный губернатор лорд Милнер — в шестьдесят семь.
Все это были люди устремленные, они ставили великие цели для себя и для империи и часто жили в по-спартански суровых условиях. Но самоконтроль пробирался гораздо дальше умерщвления плоти. В конце войны англичан с бурами в Южной Африке писатель Форд Мэдокс Форд (еще один «англичанин»: отец — немец) встретил на одном из английских железнодорожных вокзалов приятеля, отставного майора. Майор ожидал сына, «молодого человека, который ушел на войну, словно дав необычный обет. И выполнил этот обет самым необычным образом; ведь он был единственным сыном и, по существу, единственной надеждой на продолжение древнего рода — рода, традициями которого старый майор X особо дорожил и особо почитал их». В ожидании поезда на платформе мужчины говорили о погоде, урожае, о том, что поезд опаздывает, — о чем угодно, лишь бы «отвлечься о того, что никак не шло у нас обоих из ума». Дело в том, что сын был тяжело ранен на войне. Разрывом снаряда ему оторвало руку, ногу и снесло пол-лица. Вот как описывает Форд эту встречу отца с сыном: «Когда наконец сын, вернее, то, что от него осталось, сошел с поезда, он лишь как-то странно, не смущаясь, ухватился левой рукой за протянутую правую — торопливое, неискреннее рукопожатие. Майор X проговорил: «Привет, Боб!», его сын ответил: «Привет, отец!» И все».
Кто знает, сколько слез пролил впоследствии этот майор наедине с самим собой? Но на людях это был сплошной стоицизм. Писатель добавляет, что «такое, должно быть, случалось изо дня в день повсюду на этих чудесных островах; но то, что народ научился такой спартанской сдержанности, все же достойно удивления».
Достойно удивления, а также уважения. Представьте, как страдал в душе великий поэт империи Редьярд Киплинг в Первую мировую войну. В начале он, стоя на украшенной флагами платформе, призывал добровольно присоединяться к крестовому походу против зла, которое несли «гунны», а через год его единственный сын Джон попал в списки «раненых и пропавших без вести» в сражении под Лоосом. У юноши было ужасное зрение, и его взяли на службу лишь благодаря связям Киплинга. Последним лейтенанта Киплинга видел человек, который пытался наложить ему на разнесенную челюсть импровизированную повязку и видел, как тот плачет от боли, но сослуживцы-офицеры договорились не рассказывать Киплингу подробности последних минут агонии сына. «Думаю, моему мальчику мало на что оставалось надеяться, и одна мысль об этом просто невыносима. Хотя я слышал, он до конца держался молодцом… Короткая получилась жизнь. Так жаль, что работа стольких лет пошла прахом в один день, но ведь не мы одни в таком положении, и ведь это что-то значит, когда знаешь, что воспитал мужчину». Возможно, эта утешительная гордость за то, что он «воспитал мужчину», убеждала Киплинга, что он может гордиться своим поступком, что этого ждала от него страна. За что еще можно было ухватиться в этой бессмысленной бойне войны?
Конечно, Порода представляла собой некий класс. Но чтобы принадлежать к нему, не обязательно было быть англичанином. Герой Джона Бухана Ричард Ханней — белый горный инженер из Родезии. Да и английские частные школы предлагали возможность стать частью этого класса другим — мальчикам из неаристократических семей. Член парламента Пол Боатенг, тогда еще маленький мальчик из Ганы, бывало навещал своих бабушку и дедушку на западе Англии. «Помню, как я любил разглядывать у них одну старую книгу, думаю, это был юбилейный альбом, — рассказывает он. — Там были все эти фотографии Ага-хана или махараджи Джодхпура, и смотрелись они как стопроцентные англичане. Никакими англичанами они не были, но стали ими».
И все же они ими не стали. Налет на Породе был английский, хотя на самом деле они больше принадлежали империи, чем Англии. Порода жила в шаге от своих эмоций, и это было следствием полученного образования: как объяснил, уезжая из Ирана в 1991 году, бизнесмен Роджер Купер, просидеть в печально известной тегеранской тюрьме Эвин столько дней, сколько провел там он после обвинения в шпионаже, и выжить может любой, кто прошел через то же, что и он в Клиффтон-колледже в Бристоле. Дело не только в плохой пище и суровых условиях в целом: такое обучение позволяло отдельной личности жить в отрешенности от окружавшей физической реальности, будь то Бристоль или черный как ночь Судан. Но Породу выводили для империи и для того, чтобы действовать, а не для послевоенной Англии.