— Что было бы с Бершанской, если бы она знала о всех ваших проделках? качает головой Леша.
Вот уже и конец Чушки. Мы останавливаемся около светлой высокой скульптуры: солдат в накидке, с автоматом в руках замер в торжественно-суровой позе. На постаменте надпись:
«Доблестным воинам Советской Армии в день десятилетия освобождения Таманского полуострова от немецко-фашистских захватчиков. 1943–1953 гг.».
— Это и в вашу честь, — уважительно говорит Леонид. Потом, взглянув на спидометр, громко провозглашает: — Таманцы, у нас настал переломный момент путешествия, проехали пять тысяч километров!
С радостью поздравляем друг друга и особенно водителя.
К нам подошел мужчина примерно наших лет. Лицо печальное, на глазах блестят слезы.
— Не знаете, здесь кто-нибудь похоронен? Я ищу могилу брата, — говорит он с ярко выраженным кавказским акцентом. — Погиб на Тамани, у пролива. Вам случайно не знакома его фамилия?
Он назвал фамилию. Нет, к сожалению, не знакома.
Я сразу не записала ее, а потом мы никак не могли вспомнить.
Наверное, не один этот человек ходит вот так по земле уже двадцать лет, ищет могилу близкого. А ее нет… Он останавливается у памятника и с робкой надеждой думает, что, может быть, именно здесь лежит тот, погибший во время войны. Смотрит на застывшую в камне фигуру воина и начинает узнавать знакомые черты дорогого человека. Ему очень хочется, чтобы это был именно он. Потому что неизвестность мучительна.
Мы подъехали к переправе, заняли очередь в длинном ряду машин, купили билеты для ее величества «Волги» за четыре рубля и себе по двадцать копеек. Через полчаса подошел паром «Южный». Началась выгрузка, потом торопливая погрузка.
Сейчас все успокоилось, плывем. Решили по-настоящему позавтракать. Разложили копченые бычки, помидоры, огурцы, дыни — все это купили на маленьком рынке на Чушке.
С середины пролива открывается широкая панорама Крыма. Хорошо видны Маяк, Жуковка и другие пункты. В дымке прячется Керчь.
— Впервые переплываю пролив по воде, — говорит Руфа. — А ведь сколько раз мы пересекали его по воздуху!
— Можно подсчитать. У меня при себе летная книжка. Достаю из сумки «Личную летную книжку» — небольшая, типа блокнота, размером примерно 15Х10 сантиметров в твердом переплете. Это краткий дневник моей боевой работы за три военных года. Дневник, который регулярно каждое утро заполняла адъютант эскадрильи на основании записей дежурного по полетам. Итог каждого месяца заверен круглой полковой печатью и подписью нашего бессменного начштаба Ирины Ракобольской. Давно не заглядывала в эту книжицу! Нахожу: октябрь 1943 года. Боевые вылеты в Крым начались 21 октября 1943 года. В графе «Краткое содержание задания» написано: «Бомбила враж. прожект, между Маяк и Баксы». Замелькали знакомые названия: Тарханы, Булганак, Багерово, Керчь, гора Митридат… Первого ноября бомбила по прожекторам в пункте Оссовины, уничтожила один прожектор.
— Смотрите-ка, какое у нас с Полиной было меткое попадание! откровенно хвастаюсь перед однополчанкой и мужем.
Потом идет Эльтигенский период: «Сбрасывала мешки, газеты, ящики». «Бомбили плавсредства восточное Эльтигена»… Последний удар перед нашим перебазированием в Крым был нанесен 11 апреля по скоплению войск противника в пунктах Владиславовка и Семь Колодезей. Каждый полет в ту ночь продолжался почти два часа — немцы отступили «далеко вперед», за Турецкий вал.
— Подсчитала, — говорю, — с Таманской земли сделала 208 боевых вылетов в Крым. Значит?..
— Значит, четыреста с лишним раз пересекала Керченский пролив, заключает Руфина. — И это тебе-то! Ведь ты боялась воды, — припоминает она мне старые грехи.
— А ты разве не боялась? Ну признайся, по-честному?
— Неприятно, конечно, лететь на сухопутном самолете над морем, — не скрывает Руфа и пристально смотрит в зеленовато-синюю глубь. — Бывало, как начнут обстреливать, так стараешься уйти в море, но потом, когда отстанут, опять жмешься к берегу. Земля, хоть там и враг, — все-таки земля. Притягивает…
Руфу, вижу, клонит ко сну — сегодняшнюю ночь мало спали. Ну, пусть подремлет. Я выбралась из машины, подошла к борту, где стояло несколько «пеших» пассажиров.
— Вы из Керчи? — спрашиваю стоящую рядом женщину.
— Нет, из Жуковки.
— Давно там живете?
— Да почти всю жизнь! — весело отвечает собеседница. Вот находка! Я навострила уши.
— Ив войну там жили?
— Жила… — она почему-то перестала улыбаться. Паром скоро подойдет к причалу. Нужно спешить!
— Вы не помните, здесь летали «кукурузники» во время войны? Слышали о таких?
— Как же! Они по ночам летали. Немцы дю-юже их не любили.
Уж какая там любовь!
— А вам от этих «кукурузников» не доставалось?
— Ни, они аккуратно бросали бомбы. Вот, помню, как-то немцы привезли в Жуковку прожектор, новенький, и поставили его возле штаба. В ту же ночь «кукурузник» разбил его. Мы так обрадовались! На другой день и штаб уехал. У нас стало тихо.
Женщина была, очевидно, твердо убеждена в том, что для ПО-2 попасть в прожектор — раз плюнуть. Мне не хотелось разрушать ее иллюзий. Зачем общипывать свой лавры? «Эх, тетечка, — подумала я, — знала бы ты, как мы однажды на Северном Кавказе всем полком две ночи напролет бомбили переправу у Хамидии, а она все стояла целехонькая, как заколдованная!
— Скажите, около вашей Жуковки не падал ночью сбитый «кукурузник»? — с затаенной надеждой задаю вопрос.
Это о Жене Рудневой спрашиваю, о нашем штурмане волка, о «девушке-сказке», как называю ее про себя. Тогда, в апреле сорок четвертого года, так и не удалось найти даже обломков самолета. Неужели и она, и летчица Прокопьева сгорели дотла?
— Ни-и! Николи не было такого! Немцы не умели сбивать их.
«Умели, к сожалению. Не видела, значит, как горел самолет. Ярко, словно шаровая молния».
Паром начал пришвартовываться. Пассажиры заволновались. Женщина торопливо поправила платок на голове, попросила меня поднять ей на плечи поклажу и двинулась к выходу. А через несколько минут и мы съехали на крымский берег.
Ни в Керчи, ни в Эльтигене наши самолеты никогда не касались земли, это не базовые точки. Тем не менее мы решили обязательно там побывать.
«Эльтигенские ночи» — явление исключительное в боевой работе полка. В этот период мы стали транспортной авиацией. Возили продукты, медикаменты, патроны — все это было так необходимо нашим десантникам в Эльтигене! Отрезанные с моря и суши, они жили и боролись только благодаря помощи с неба.
Нам очень хотелось увидеть при дневном свете тот белый прямоугольник школьного двора, куда мы сбрасывали груз. Мысленно я представляю его всегда отчетливо, ясно. Но хочется постоять там, посмотреть вверх, на небо — как ПО-2 выглядели для десантников? И еще хочу выяснить долго мучивший меня вопрос: почему несколько раз случалось так, что трасса пуль от наземного (а не зенитного!) пулемета проходила дугой над моим самолетом? Именно «над», а не «под». По моим представлениям, для этого нужно было, чтобы пулемет стоял приблизительно на уровне высоты полета самолета, то есть не ниже, чем метров на тридцать-сорок. Где же находилась эта вражеская огневая точка?
(adsbygoogle = window.adsbygoogle || []).push({});