Здание пожарной охраны, сгоревшее последним уже в ночь на двадцать восьмое августа, похоронило в пламени пожара любые подозрения в разворовывании выделенных Министерством уделов средств. В рапорте Пестянова подчеркивается, что на момент возгорания там не оказалось ни единого человека. Будто бы даже скрюченный от старости и ревматизма сторож в тот вечер вместе с остальными чинами участвовал в разборе развалин дома Фрезе. Кто-то заметил, что в дворне погорельца не хватает одного человека. Искали труп…
Но самый первый пожар, так сказать, подтолкнувший народную мысль в нужном направлении, случившийся девятнадцатого августа, начался благодаря усилиям Ивана Петровича Бутковского, которого в Барнауле иначе как Ваняткой и не звали.
Сам «виновник торжества» свои действия объяснить не смог. Протокол допроса вызывал лишь грустную улыбку. «Подле усадьбы господина Платонова был?» – спрашивал Миша. «Был», – радостно соглашался злодей. «Чего делал?» – «В песочке играл». – «А огнем крышу конюшни палил?» – «Палил. Пальчик вот ва-ва». – «Зачем палил-то?» Долгая пауза и надутые от обиды губы: «Я больше не буду». Конечно, не будет, едрешкин корень! У младшего советника горного правления, коллежского советника Константина Павловича Платонова, больше нет усадьбы. Как и у первогильдейской купчихи Пелагеи Ивановны Щеголевой. Только заваленные обгорелыми деревяшками участки, принадлежащие Кабинету. На территории АГО вся земля принадлежала лишь одному человеку – его императорскому величеству.
– С сестрой этого… Ивана Петровича разговаривал? – спросил я Варежку, тщательно изучив бумаги. – Сам понимаешь, Ириней Михалыч, туземным начальникам двоих балбесов маловато будет. Им злодейский заговор подавай! А эта… Бутковская тоже вроде как ссыльная…
– Там все сложно, Герман Густавович, – меланхолично поделился заботой сыщик. По его мнению, расследование было закончено и, соответственно, интересного ничего не осталось. И сложности, судя по его вялому виду, касались скорее меня, чем дознавателей. – Дело в том, ваше превосходительство, что дворянка Карина Петровна Бутковская, урожденная в городе Замостье Люблинской губернии в тысяча восемьсот сороковом году, по достижении места пребывания, в город Барнаул, оказалась без средств к существованию. А посему… гм… стакнулась с коллежским советником Платоновым, коий и оказывал госпоже Бутковской финансовое содействие…
– И что же этот Платонов? Жениться на ней отказался?
– Константин Павлович давно женат, имеет троих сыновей и двух дочерей… Год назад награжден был за двадцать пять лет безупречной службы…
– А, ну да. Намекаешь, что связь со ссыльной полячкой стала его компрометировать?
– Сие мне неведомо, Герман Густавович, – поморщился сыщик. – Только с Петра и Павла их высокоблагородие у госпожи Бутковской в гостях не замечался.
– И что ты предлагаешь? Не тащить же на суд этого… великовозрастного ребенка, решившего отомстить обидчику его сестры…
– Простите, ваше превосходительство, но это только вам решать.
– Ну да, ну да. Эти-то, мастер с алкоголиком, арестованы уже?
– С кем? – удивился прежде молчавший Карбышев.
– С пьянчужкой.
– Конечно, ваше превосходительство. Взяты под стражу и помещены в казармы батальона. Свидетелям, включая полковника Филева, наказано город до суда не покидать. Осталось только с Ваняткой что-то решить.
Нужно самому ехать в дом, арендуемый этой полячкой, смотреть, разговаривать и принимать решение.
Необычайно жаркое и засушливое лето, к страде разродившееся нашествием саранчи на юго-западные области Западной Сибири, перешло в холодную и дождливую осень. Небесная влага всю вторую половину сентября с отвратительной периодичностью хлестала иссушенную землю тугими струями. Дороги превратились в узкие каналы, улицы Барнаула – в топкое непроходимое болото. Мутная жижа стекала в Барнаулку и Обь.
С приходом октября к осадкам добавился холод. С неба теперь сыпало то ли дождем, то ли снегом. Грязь покрылась тонкой корочкой льда, легко лопавшейся и брызжущей в разные стороны, стоило на нее наступить. Конные прогулки превратились в акты изощренного мазохизма – брызги немедленно замерзали на одежде, не забывая отбирать у тела тепло.
Худо-бедно передвигаться по горной столице можно было только в экипаже. Которого у меня конечно же не было. Коляска имелась у Гуляева, но Степан Иванович каждое утро уезжал в ней к месту службы, и я полагал неприличным заставлять пожилого ученого идти пешком, чтобы самому разъезжать в экипаже.
На счастье, Господу было угодно вселить меня в тело губернатора, а не какого-нибудь биндюжника с угольных причалов Одессы, и у меня в подчинении была целая сотня казаков! Что проще – отправить любого из них на поиски извозчика?! А что делать? Жизнь вообще несправедливая штука.
Пока посыльный прочесывал ближайшие улицы в поисках приличествующей генералу повозки, я выдержал натуральную битву со своим внутренним Германом. По самой что ни на есть пустячной причине, конечно. По поводу выбора одежды. Несмотря на несомненно русское, или даже сибирское, происхождение, я оказался большим немцем, чем внук уроженца Брауншвейга, Герман Густавович Лерхе.
Удобных и приличных комплектов одежды у меня было мало. Один походный, из грубоватой, но крепкой ткани, и два дорогих, штатских, подходящих для посещения туземной элиты. Кроме них, был еще парадный мундир с покрытыми золотым шитьем воротником, обшлагами рукавов и клапанами карманов. К нему полагалась короткая, похожая на детскую игрушку, шпага с серебряным эфесом, но это произведение ювелирного искусства я, разумеется, в экспедицию с собой брать не стал. Пользы от этой зубочистки никакой, а весит она никак не меньше фунта. Если бы собирался воевать, повесил бы на бок саблю – Гера уверяет, что вполне неплохо фехтует…
Этот д'Артаньян настаивал на мундире. В кои-то веки я собрался навестить незамужнюю одинокую девушку, и Герман был намерен произвести впечатление блеском парадных генеральских позументов. Будто бы она сорока! Вот как объяснить этому фанфарону, что губернатором мы с ним остаемся, даже будучи голыми в бане, и к мундиру должность не имеет никакого отношения?! В конце концов, впечатление составляют по уму, а не по количеству позолоты на пуговицах. И вообще! Нужно беречь дорогущую вещь и не таскать ее куда ни попадя!
Но этот фашист, пытающийся загнать меня в тесноту темно-зеленого сукна с твердым, царапающим подбородок воротником, не унимался. Говорил, что я неуч и ничего не понимаю в жизни. Мол, чтобы иметь возможность проявить ум, нужно для начала как-то понравиться при встрече. А что может быть лучшей рекомендацией для незнакомого человека, чем форменный полукафтан действительного статского советника?
(adsbygoogle = window.adsbygoogle || []).push({});