телефонов, всегда валявшаяся на тумбочке рядом с телефоном. Ко мне забрались странные, удивительно любопытные воры, интересующиеся не материальными ценностями вроде телевизора и магнитофона, а тем, что я писал и с кем общался.
И тут меня осенило – наверняка это дело рук Золина! Я вспомнил, как в то самое время, когда он был у меня, позвонил Пташников, которого я назвал по имени и отчеству. Видимо, вор для того и прихватил телефонную книжку, чтобы узнать фамилию и адрес краеведа.
Собрав разбросанные на полу бумаги, я не сразу обнаружил пропажу письма Старика с предложением начать расследование истории «Слова о полку Игореве». Исчезновение именно этого письма окончательно убедило меня, что здесь не обошлось без Золина. Но как ему удалось проникнуть в квартиру?
Кто-то позвонил в дверь – это был сосед Юрий.
– Целую неделю пропадал, я уже начал волноваться. – Следом за мной войдя в комнату и увидев царящий в ней разгром, Юрий удивленно присвистнул. – Слушай, в чем дело? Я такого бардака у тебя никогда не видел.
– Пока меня не было, воры залезли. Только не могу понять, как они открыли дверь? Замок не взломан, балконная дверь заперта.
– Черт бы меня побрал! – воскликнул Юрий, опустившись на софу. – Да ведь это я отдал твой ключ ворюге! Надо же так опростоволоситься!
– Какой ключ? – не сразу дошло до меня.
– Тот, который ты у нас на всякий пожарный случай оставляешь. Вот дубина! – схватился Юрий за голову, расстроенным голосом объяснил: – В тот самый день, когда ты уехал, вечером тебе принесли телеграмму: «Встречай шестьсот первой электричкой. Вагон седьмой. Саша». Не дозвонившись в твою квартиру, почтальон занес телеграмму нам и попросил передать тебе, как только вернешься. Но ты так и не появился. А поздно вечером, уже в двенадцатом часу, к нам опять позвонили. Я открыл дверь и вижу – стоит мужчина с портфелем. Спросил, где ты можешь быть? Дал, мол, телеграмму, чтобы ты его на вокзале встретил, но так и не нашел тебя там. Я объяснил, что ведать не ведаю, где ты. Мужчина расстроился, сказал, что других знакомых у него в Ярославле нет. Ну, я сжалился над ним и отдал твой ключ, чтобы он у тебя переночевал. Теперь ясно, что это был за гость.
– Ты можешь его описать?
– Нет, я уж лучше нарисую, мне это легче…
Уже убедившись в способности Юрия к точному воспроизведению внешности человека, я ожидал увидеть на рисунке Золина. Однако форма головы и прическа, моментально набросанные Юрием, были совсем не похожи на моего неприятного гостя. И только после того, как Юрий нарисовал глаза, я узнал, кто изображен на рисунке, – это был человек, следивший за мной в Ростове!
Услышав от меня о визите Золина и о Кудлатом, Юрий хлопнул руками по коленям и убежденно проговорил:
– Все понятно! Потеряв тебя в Ростове, Кудлатый оттуда дал на твой адрес телеграмму, а вечером сам сюда и явился. Но как он проведал, что есть второй ключ?
– Когда Золин был у меня, твоя матушка заходила, она и сказала о ключе.
– Золин и Кудлатый – одна компания, это очевидно. Что они искали у тебя?
– Думаю, адрес одного моего знакомого.
– Ну, и нашли?
– Пропала телефонная книжка. Но в ней ни его телефона, ни адреса нет. Я только те номера записываю, которыми приходится редко пользоваться.
– Значит, ушли ни с чем?
– Еще письма нет. Вот там, насколько я помню, фамилия этого человека фигурировала… У меня в почтовом ящике пусто. Ты вынимал мою почту?
– Да. Кроме газет и телеграммы, тебе еще письмо…
Взглянув на конверт, я сразу узнал витиеватый почерк Старика. Письмо было длинное, на нескольких страницах, вырванных из школьной тетради. Проводив Юрия, я поудобнее устроился в кресле и прочитал следующее:
«Милостивый государь!
В первом письме я обещал, что когда-нибудь объяснюсь с Вами откровенно и назову те причины, которые заставили меня обратиться к Вам с просьбой провести расследование судьбы “Слова о полку Игореве”. И вот этот момент настал. Судя по последней публикации в газете, расследование подходит к концу: Пташников и Окладин выложили все свои доводы, Вы добросовестно собрали все свидетельские показания, без которых расследование было бы неполным, а мне пришло время выполнить свое обещание. Тем более что жить мне, видимо, осталось считанные дни, уносить же свою тайну в могилу я не намерен – слишком важны те сведения, которыми я обладаю.
Сначала коротко о себе. Сразу же должен признаться, что данные, записанные в моем паспорте, не совсем соответствуют действительности. Дело в том, что моя подлинная фамилия не Угаров, как значится в паспорте, а Мусин-Пушкин, я – один из многочисленных потомков графа Алексея Ивановича Мусина-Пушкина, которому принадлежит честь открытия “Слова о полку Игореве”. Родился в 1915 году в селе Иловна Мологского уезда Ярославской губернии. Отец мой погиб на германском фронте, а матушка после революции, чтобы лишний раз не возбуждать классовую ненависть, вернула себе девичью фамилию, с которой я и прожил всю свою сознательную жизнь, хотя и считал себя всегда Мусиным-Пушкиным – представителем древнего и славного рода. Вы – первый, кому я признаюсь в своем происхождении. Возможно, Вас удивит, почему я раньше никому не сделал этого признания, – ведь в последнее время отношение к дворянству изменилось, даже те, кто всячески поносил дореволюционную историю, вдруг стали выискивать в своих куцых родословных дворянские корни. Именно это и заставляло меня молчать, кто я на самом деле, – не к лицу русскому дворянину подлаживаться под конъюнктурщиков, которые завтра, возможно, опять будут искать среди своих предков участников штурма Зимнего дворца.
Но вернемся к моей биографии, поскольку некоторые ее моменты имеют прямое отношение к тому, что я хочу сообщить.
Учился в школе, работал на заводе. Наверное, и дальнейшая моя судьба повторила бы миллионы других судеб, если бы перед самой своей смертью матушка не рассказала мне, каких корней мой отец. А подтолкнуло ее к тому известие о затоплении города Мологи, где мы тогда проживали, Рыбинским водохранилищем. Услышав об этом, упросила она меня вместе съездить в Иловну, где на семейном кладбище и сообщила мне об отце и его предках. За то, что столько лет она меня в неведении держала, винить ее я не стал. Может, она и права, что призналась мне, когда я уже в возраст вошел, – неокрепшую душу такое известие может с ног свалить, в душе сумятицу вызвать. Мне уже за двадцать было, но и то испытал настоящее потрясение.
Там же, на семейном кладбище,