Читать интересную книгу Воевода - Дмитрий Евдокимов

В этот момент пристав, видя, что всадник проскакал мимо, вновь повернулся к старым знакомым.

Опытный дипломат, не меняя голоса, переключился на другую тему:

   — И мой тебе совет, князюшка: служи верно государю нашему, и он тебя вниманием не оставит.

Пожарский тепло взглянул на осунувшееся от переживаний лицо дьяка, потрепал по плечу:

   — Держись! Надеюсь, что скоро вернёшься в свой московский дом.

Власьев усмехнулся:

   — Мой дом — теперь не мой.

   — В казну взяли?

   — Мой дом удостоен высокой чести: в нём царица будет жить.

   — Царица?

   — Марина со своим отцом и братьями. Под крепкой стражей, конечно. Думал ли я, что мой скромный терем под царские хоромы пойдёт? — Он досадливо покачал головой и повторил: — Смутное время, ох, смутное...

Долго ещё ехал князь, не торопя коня и низко опустив голову. Он вспоминал Земский собор, когда люди со всей Русской земли умоляли Бориса надеть шапку Мономаха. Ликование в войсках, когда будущий царь закатывал пиры сразу на десять тысяч человек. Его венчание на царство, когда он давал обет Богу, что поделится последней рубахой с нуждающимися. И вдруг страшный голод, калики, голосящие на площадях, что Бог проклял Бориса за злодейское убийство царевича Димитрия и что проклятие это ляжет на головы его детей.

«Неужели прав дьяк и Россию снова ждут грозные испытания? — размышлял Пожарский. — Коли так, то слава Богу, что представитель рода Рюриковичей, не раз спасавшего Россию, снова на троне. Пусть Шуйский слаб, но он — Рюрикович. И Пожарский — тоже Рюрикович. Значит, он должен, если нужно, жизнь отдать за государя Шуйского!»

Укрепившись духом от принятого решения, князь пришпорил коня.

...Венчание Шуйского никак не напоминало тот пышный праздник, который устроил год назад по случаю своей коронации Димитрий. Скупой Василий пожадничал даже в день своего долгожданного торжества. Не было ни ковровых дорожек, ни пышных нарядов челяди. Не было в этот день и полагающегося, по обычаю, народного гуляния с дармовой выпивкой и закуской. «Пожалел «шубник» четыреста рублёв, — недовольно гундосили мужики у кабаков, — а ведь обещал нам, когда поляков резали. Ну, да мы ему ещё припомним!» Не было и пышного царского пира, лишь обычная трапеза с ближними боярами.

Митрополит Новгородский Исидор и митрополит Крутицкий Пафнутий, венчавшие Шуйского на царство, после свершения обряда подводили знатных людей к крестному целованию в знак верности государю и заставляли расписываться в записи, сделанной от его имени. Князь Никита Хованский попросил свояка расписаться за него, поскольку за прошедшие пять лет знаний в грамоте не прибавил.

   — Что в записи сказано? Прочти, — попросил он Дмитрия.

Тот скороговоркой прочитал:

   — «Божиего милостию мы, великий государь царь и великий князь Василий Иванович всея Руси, щедротами и человеколюбием славимого Бога и за молением всего освящённого собора и по челобитью и прошению всего православного християнства, есми на отчине прародителей наших, на Российском государстве царём и великим князем, его же дарова Бог прародителю нашему Рюрику, иже бе от римского кесаря. И потом многими леты и до прародителя нашего великого князя Александра Ярославича Невского на сем Российском царстве бытие прародители мои...»

Хованский даже не возмутился, а, скорее, восхитился:

   — Что за умелец, помилуй Бог! Прямо-таки апостол Пётр. Тот трижды отрекался от Учителя, ещё не запел петух, а этот уже трижды соврал, ещё не сев на царство.

   — Почему трижды?

   — Священный собор ещё не собирался, патриарха не выбрали, а уже «моление» было. Это раз. «Прошение всего христианства» тоже придумал. Кроме Москвы, ещё ни один город его царём не называл. Это два. И зачем врать, будто его прародитель — Александр Невский, когда всем известно, что род князей суздальских — от его младшего брата Андрея?

   — Рюрик создал Российское царство, — негромко, но внушительно произнёс Пожарский, — значит, Рюриковичам его и укреплять. Шуйский — самый знатный из нас, значит, мы — его опора.

   — Э, ты, святая душа! — ухмыльнулся Хованский. — Ин ладно, ставь свою подпись, а я крестик начертаю. Ведь Хованские — тоже Рюрикова рода, поддержим старшего в роду. Как тут сказано?

   — «Целую сей святый и животворящий крест Господень на то, что мне, государю своему, царю и великому князю Василью Ивановичу всеа Русии, служити и прямости и добра хотети во всём вправду безо всякие хитрости, потому как в сей записи писано и до своего живота по сему крестному целованию».

   — Безо всякие хитрости, — повторил Хованский и с сомнением оглядел окружающих его бояр и дворян. — Ну и рожи. Помяни моё слово, князь, и петух не прокукарекает, как многие из них трижды изменят государю. Нельзя на вранье и хитрости Русью долго управлять!

Через день Москва встречала у Сретенских ворот гроб с мощами Димитрия Угличского. Ещё накануне на площадях зачитывали грамоту Филарета о том, что, когда гроб извлекался из склепа и открыли, «неизреченное благоухание» наполнило церковь. Мощи были целы, на голове остались нетронутыми рыжеватые волосы, на шее — ожерелье, низанное жемчугом. Тело было покрыто саваном, поверх которого лежал кафтан камчатный на беличьих хребтах с нашивкою из серебра пополам с золотом. В руке младенца нашли горсть орехов, также не Тронутых временем. Говорили, что в момент убийства дитя играло с орешками, и орешки эти были облиты кровью, поэтому их и положили с ним в гроб. Филарет сообщал также, что у гроба, выставленного в соборе, произошли чудесные исцеления.

Однако благая весть была воспринята москвичами по-разному. Кое-кто свято поверил, однако большая часть, продолжавшая верить в чудесное спасение царевича, встретила процессию враждебно. Когда Шуйский, сопровождаемый инокиней Марфой, выбрался из колымаги, чтобы собственноручно нести гроб к Архангельскому собору, в толпе раздалось улюлюканье и в царя полетели камни. Стольники, в том числе и Пожарский, бросились навстречу толпе и начали своими конями теснить напиравших на процессию людей. Увидев остро отточенные сабли, сверкавшие над их головами, простолюдины попятились, а затем стали разбегаться. После того как подоспели гвардейцы Маржере и стрельцы, порядок был восстановлен, но благолепие нарушено.

Гроб внесли в Архангельский собор, где после молебна его поместили в склеп рядом с могилой Ивана Грозного. Толпа не расходилась, ожидая чуда. Двое монахов, выйдя из храма, цепко оглядели собравшихся на паперти калек и слепых, взяли одного под руки и ввели в храм. Через несколько секунд слепой выскочил оттуда, размахивая руками и вопя:

   — Вижу, воистину всё-всё вижу. Прозрел, слава тебе, Господи. Слава святому царевичу Димитрию.

В толпе истово закрестились, ударил большой колокол Кремля. И тут же по всей Москве весело затрезвонили тысячи колоколов. А монахи уже бережно вносили не могущего ходить человека. И чудо повторилось вновь. Маржере и Конрад Буссов, который непременно хотел о чём-то срочно переговорить с полковником, стояли чуть поодаль и считали вместе с толпой:

   — Седьмой... девятый... двенадцатый.

На тринадцатом, вот и не верь приметам, произошла досадная заминка. Проходила минута, вторая. Наконец монахи вытащили калеку, но не исцелившегося, а умершего. В народе началось шевеление, поползли голоса:

   — Люди добрые, обманывают нас, никакой Димитрий не святой.

   — Да и не Димитрий это вовсе! Говорят, Филарет купил за большие деньги у одного стрельца сына. Вот его и зарезали, а потом показали, якобы нетленного.

   — А звали мальчика Романом, — сказал кто-то авторитетно.

   — Поглядите, монахи ведь не всякого берут, а только тех, с кем сговорились.

Движимые любопытством, Маржере и Буссов подошли вплотную к паперти, где сидело несколько десятков калек.

   — А вы почто в храм не идёте, не исцеляетесь?

   — Боимся, — ответил один бойкий калека.

   — Чего же? Святого?

   — Нет, своего маловерия. Бог может наказать.

Посмеиваясь, иностранцы пошли прочь.

   — Так что ты мне хотел сказать, Конрад?

Буссов остановился, с таинственным видом оглянулся и прошептал на ухо Маржере, жарко дохнув перепревшим чесноком и водкой:

   — Он в Путивле. С войском.

   — Ну и дела! — присвистнул Маржере. — Я же своими глазами видел труп.

   — А кого это интересует! Шуйскому не усидеть, это ясно. А тот, кто будет ближе к трону, тот больше и получит... Ну, как, махнём?

   — Меня не пустят. Да и тебя, пожалуй, тоже. Шуйский строго присматривает за иностранцами...

   — Меня-то выпустят. Ты забыл? Моё поместье — возле Калуги. Требуется хозяйский глаз... Ну, что ж, лёгкого пути!

«В году 7114-м (1606) после царствования расстриги сел на престол Московского государства царь Василий Иванович, именуемый Шуйским, происходивший из рода князей суздальских. Суздальскими же именуются по такой причине. Было два сына у великого князя Ярослава Всеволодовича, внука Юрия Долгорукого, правнука Владимира Мономаха, праправнука Всеволода Ярославича; а был старший сын у великого князя Ярослава Всеволодовича — великий князь Александр, именуемый Невский, княживший во Владимире, здесь же и положен был в монастыре Богородицы, честного её Рождества. У него родился сын — князь Даниил Московский, и другие были от этого рода, поколение за поколением. А другой был сын — князь Андрей Ярославич, младший брат Александра Ярославича Невского. И тот был великим князем суздальским, а после него княжил сын его князь Василий Андреевич, а у князя Василия был сын — князь Константин, а у князя Константина — князь Димитрий. Тот был великим князем новгородским. А у князя Димитрия — князь Василий Кирдяла, а у князя Василия Кирдялы — князь Юрий, а у князя Юрия — князь Фёдор, а у князя Фёдора Юрьевича, у Кирдялина внука, — князь Василий Шуйский, а у князя Василия Шуйского — князь Иван, а у князя Ивана дети — князь Андрей и князь Пётр. И из рода их царь и великий князь всея Руси Василий Иванович».