принялись правдами и неправдами менять виновных. Кого добровольно на плаху отправляли, а кого насильно, рабов, например. Только вот проблема возникла — судили грешников, а в чертоги Хэнгу попадали зачастую обычные праведные люди. А Хэнгу любит чёрные души, грешные — душа для него, как драгоценность. Чем больше душ в его чертогах, тем лучше.
Женщина вздохнула:
— А грешные души уйти оттуда не могут. И в итоге когда получилось, что приговорённые и казнённые не оставались в его чертогах, потому как были чисты, он разозлился, сам явился на одну из казней и увидел, что подсунули снова богу-палачу не ту душу, — она развела руками. — С тех пор стало “суд Хэнгу” — это даже не подмена души, это ритуал, в котором тот, кого должны казнить, должен дать слово, что чертоги Хэнгу не покинет. А бог должен выбрать кого казнить — того, кто виноват, или другого, который даёт слово, что не покинет грань.
— Так ведь бог завтра не появится, — спросила Милена.
— Так и суда такого уже нет, — ответила ей Эка. — Но для нас воплощение закона бога — феран. Так давно решено, особенно для Изарии. Феран имеет полное право решить судьбу своих людей. И конечно эти два дурака из скотоводов не приведут ему своих дочерей. Так что…
— А отец Гента? Он злой, жуткий, — с трудом выдавила из себя Лорана. — Я знаю. Я вижу.
— Деточка, моя, — положила ей на плечо руку экономка. — Так и феран это видит. Не отдаст он своего воина в жертву принести, даже не думай. Вот увидишь завтра. Спи, моя хорошая.
Эка погладила Лорану по голове и помогла лечь в постель. Карлина осталась с ними в комнате, когда Эка, горько улыбнувшись Милене, вышла.
Утро в день казни было промозглым, противным. Милена, как и никто из серых не выходил на улицу и не пошёл работать. Домашние убежали смотреть казнь, которая происходила на площади за крепостными стенами, там в городе.
Чуть после рассвета через двор прошли Шерга и четыре воина, они вели между собой того самого мужчину, старейшину, который так страшно обращался со своими дочерьми. От мысли, что он был всё это время в доме, белой ведьме стало не по себе.
Чуть после прошли Гораны. Оба мужчины были одеты в рубахи, куртки и плащи, принадлежащие их титулу в Изарии. И если достопочтенного ферана все видеть в таком виде привыкли, разве что плащ стало привычнее видеть на Хэле, то вот вид Элгора в голубой рубахе, голубой куртке и голубом плаще был неестественным.
Миле казалось, что бронар выглядел странно праздничным, и это, в силу происходящих событий, резало глаз и было контрастным, особенно хмурому утру.
За фераном и бронаром шла Хэла. Милена почему-то была уверена, что на казнь чёрная ведьма не пойдёт, но девушка ошиблась. На чёрной ведьме было то же мягкое серое платье, которое появилось у неё в Зарне, серый плащ, на этот раз у неё была покрыта голова, что тоже было непривычно, потому что Хэла голову вообще не покрывала, вопреки всем правилам и требованиям. А сейчас на ней была косынка, а сверху на голову был надет капюшон плаща.
После ведьмы шёл Брок и ещё кто-то из воинов, имени которого Мила не знала, но видела его в доме. В это же время из башни вышли ещё два воина и с ними Гент. Все трое склонили головы перед Горанами и вышли со двора замка следом за Броком.
Лорана всхлипнула и бессильно опустилась на скамью.
— Всё будет хорошо, — тихо прошептала ей Карлина и, сев рядом, обняла за плечи.
Серые сидели в тишине и она была до невыносимости щемящей, раздирающей на части, выворачивающей наизнанку. Такой бывает тишина, когда ожидаешь вестей и точно знаешь, что они будут плохими.
Милене стало дурно, не хватало воздуха, душило одиночество и покинутость. Хотелось, чтобы её кто-то обнял… нет, не кто-то — она хотела к Роару. Очень сильно хотела.
Вот сейчас, в этот конкретный момент, ей так отчаянно захотелось, чтобы он её обнял, прижал к себе, погладил по голове. Ей хотелось поцелуев, хотелось близости, она скучала просто по его взгляду и его теплу, но больше всего хотелось именно объятий, которые кажется могут защитить её от всего на свете. И хотелось этого ласкового: “маленькая”…
Ведьма обняла колени и уткнулась в них лицом.
Милена безумно переживала за него. Ей так хотелось знать как он там. Всё ли с ним хорошо и, чтобы узнать об этом, она наверное даже ферана не побоялась бы спросить, хотя обычно даже от мысли, что может столкнуться с главой дома, ей становилось не по себе. И дело было не в страхе. Дело было в её стыде от какой-то непоколебимой внутренней тяге к этому человеку. Девушку тянуло к его мудрости, спокойствию, уверенности, основательности. Рядом с Рэтаром Гораном Мила не видела смысла в истериках, с ним было хорошо.
И снова становилось стыдно. Перед ним, перед Хэлой, перед Роаром… как вчера стало стыдно перед Броком за то, что произошло между ней и Элгором.
Хотя белая ведьма и сказать не могла, что произошло. Боже, как хотелось уверенности, как хотелось понимания своих сил, возможностей. Как она устала находиться здесь. Она заблудилась и никак не могла найти выход.
Милене на спину легла рука. Белая ведьма подняла голову и встретилась с полным какого-то невообразимого понимания взглядом Маржи. Она даже не знала сколько времени просидела, вот так уткнувшись в колени и закрывшись от мира.
— Твой корабль уплывал в грозу под парусами, — запела тихо Донна.
Сначала она пела одна, даже припев. Второй куплет подхватила Маржи, она пела сквозь слёзы. Каждое слово песни ей давалось тяжело. Второй раз припев пели уже все. Но сейчас в песне не было той обычной дерзости, что была, когда они её пели все вместе. Сейчас они просто сидели кто где в главной зале крыла домашних и с мрачной грустью тихо тянули песню за собой, только бы не тонуть в парализующей тишине.
— А где задор, куропатки мои? — голос Хэлы выдернул каждую из собственных мыслей, из тягости песни, которую они все очень любили петь.
Девушки вскинулись, улыбнулись. Милена внутренне даже не поняла, как потянулась к эмоциям Хэлы, дернула их на себя, словно ухватилась за ленту. Но внутри Хэлы была такая бездна, столько мрака, что Милене показалось, что она тонет.
Белая ведьма тяжело вздохнула, закрыла глаза на мгновение и из этой тьмы к ней пробился