Одна женщина рассказала Марте, что они пришли на эти холмы из города Дорчестера лет семь назад, когда разлившаяся река начала затоплять их земли и дома. Теперь их прежние жилища полностью скрылись в глубинах моря Варке.
Речь этой старушки звучала довольно странно и временами становилась почти непонятной. Как будто туман, который простирался над водами, окутывал и человеческое разумение. Конечно же, следовало ожидать, что у небольшой изолированной группы людей появится своеобразное наречие, но необычной была быстрота, с которой это произошло.
Марта и Седая Борода говорили об этом явлении поздним вечером, когда легли спать.
— Помнишь, мы встретили странного старика по пути в Оксфорд? — спросила Марта. — Ты еще говорил, что у него вместо жены барсук.
— Смутно. Это уже давненько было.
— Я помню, мы спали в его сарае с северным оленем. Он еще лечился у этого жуткого доктора на ярмарке, как же его звали? Ох, моя память!..
— Кролик Джингаданджелоу?
— Точно — твой приятель! Старик что-то плел про то, как быстро летят годы; он воображал, будто ему лет двести или около того. Недавно я про него вспомнила и наконец поняла, почему он так говорил. Вокруг слишком много перемен, Олджи, и я начинаю всерьез думать, что мы живем уже много столетий.
— Изменился темп. Мы выросли в лихорадочном мире, а теперь цивилизации больше нет.
— Долголетие — это иллюзия?
— Прекращается существование человечества, а не смерть. Все остальное, кроме нас, продолжает жить прежней жизнью. А теперь давай спать, дорогая. Я устал от весел.
Через минуту она сказала:
— Наверно, это все потому, что нет детей. То есть, даже не у меня, а вообще вокруг. Жизнь делается такой пустой… и ужасно долгой.
Седая Борода раздраженно сел на постели.
— Ради Бога, перестань говорить про детей. Я знаю, что у нас их нет, и в любом случае мы слишком стары, чтобы иметь детей. Это уже свершившийся факт моей жизни, так же как и твоей. А ты все твердишь одно и то же!
— Я не твержу, Олджи! По-моему, я упомянула об этом единственный раз за целый год.
— Да, ты упоминаешь об этом один раз в год. И примерно в одно время, в конце лета, когда созревает пшеница. Я уже заранее жду чего-то в этом роде.
Он устыдился своего раздражения и обнял Марту.
— Я совсем не хотел тебя обидеть. Иногда меня пугают собственные мысли. Может быть, из-за отсутствия детей возникает какое-то психическое расстройство, а мы о нем не догадываемся, потому что раньше такого не было.
Еще под впечатлением его предыдущей реплики, Марта заметила:
— Что-то вроде этого я слышу от тебя гораздо чаще, чем раз в год. Может, ты-то как раз догадываешься о своем расстройстве?
Тимберлейн отодвинулся от нее, ощущая смутную боль в теле. Потом рассмеялся.
— Не знаю, как только вы переносите меня, Марта Броутон! Иногда я сам с трудом себя переношу… Когда речь заходит об этой мировой боли, я одновременно чувствую внутреннюю боль. Смерть отца. Мне бы давно забыть про нее, а я не забываю и не могу понять почему.
— Ты все еще чувствуешь себя виноватым?
— Когда отец был жив, он заботился обо мне не очень хорошо. Теперь я достиг его возраста и спрашиваю себя: мог бы я хорошо заботиться о сыне, если бы он у меня был?..
— Но у тебя его нет и не будет.
Подперев голову рукой, он невесело усмехнулся.
— Боже, мы разыгрываем трагедию о том, как тяжело не иметь детей. Наверно, у предыдущего поколения была другая трагедия: как тяжело иметь детей. Ведь это считалось главной целью рода человеческого, по крайней мере, с биологической точки зрения, не так ли? «Плодитесь и умножайтесь». А если не можете, то и смысла в жизни нет. Если вы не можете умножаться, вам остается только делиться, как сказал бы Дасти Дайк… Ладно, давай спать. Я не хочу заражать тебя своим сумасшествием.
— Во мне живет так много разных существ. — Марта зевнула. — Иногда будто кто-то навязывает мне роли отца, сына или мужа, и ничего нельзя поделать. Временами просто жутко становится. Я стараюсь это подавить, но все опять вырывается наружу.
— Ну, подавление — это твое любимое занятие. Если бы нам довелось прожить прошлое заново, что бы вышло? У нас теперь были бы внуки, и мы бы их забавляли карточными фокусами… Они бы наполнили нашу жизнь смыслом. Когда люди лишены такого счастья, все идет вкривь и вкось, и неудивительно, что бедный старый Чарли начал бредить гномами.
— Наверно, женщина видит это иначе. Я чувствую, во мне есть источник чего-то — наверно, любви, — и мне больше всего жаль, что он пропадет зря.
Тимберлейн нежно погладил ее волосы.
— Ты самое любвеобильное существо на свете. А теперь, если не возражаешь, я буду спать.
Но раньше уснула Марта. Седая Борода лежал некоторое время, прислушиваясь к отдаленным крикам ночных птиц. Его охватило беспокойство. Он осторожно высвободил конец своей бороды из-под плеча Марты, просунул ноги в ботинки, расшнуровал палатку и с некоторым трудом выбрался наружу — спина теперь гнулась не так хорошо.
Из-за непроглядной тьмы ночь казалась особенно душной. Седая Борода не понимал причину своего беспокойства. Ему как будто слышался шум двигателя; воображение рисовало катер, на который он садился с матерью у Вестминстерской пристани в далеком детстве, до того, как умер отец.
Тимберлейн погрузился в размышления о прошлом и о матери. Просто удивительно, как живо запечатлелись в памяти некоторые сцены. Возможно, жизнь его матери — она родилась ужасно давно, в сороковые годы двадцатого века, — была искалечена Катастрофой еще больше, чем жизнь ее сына. Если не считать нескольких картин — как тот прогулочный катер у Вестминстерской пристани, — Тимберлейн очень плохо помнил время до Катастрофы; он всю жизнь имел дело с ее последствиями и привык к ним. Но как привыкла женщина? Впрочем, женщины бывают разные, подумал он, очевидно не делая открытия.
И вновь послышался шум двигателя, словно тот самый катер преодолел пропасть времени и теперь приближался к Тимберлейну.
Звук нарастал. Седая Борода разбудил Чарли и они вместе встали у кромки воды, прислушиваясь.
— Действительно, что-то вроде катера, — согласился Чарли. — А почему бы и нет, в конце концов? Где-то еще должны оставаться запасы угля.
Звук понемногу стих. Они постояли еще некоторое время, размышляя и вглядываясь в темноту. Больше ничего не происходило. Чарли пожал плечами и отправился спать. Вскоре и Седая Борода забрался в свою постель.
— Что случилось, Олджи? — спросила Марта, просыпаясь.
— Утром разберемся. Я с матерью когда-то катался на катере, этот по звуку такой же. Я вот сейчас там стоял, смотрел в пустоту и думал: как напрасно прошла жизнь. Марта. У меня не было веры…
(adsbygoogle = window.adsbygoogle || []).push({});