Читать интересную книгу Князь Серебряный, Упырь, Семья вурдалака - Алексей Толстой

- Так почему ж им в опричнине не быть? - спросил Иоанн, пронзая глазами Серебряного.

- А потому, государь, - выговорил Серебряный, который тщетно старался прибрать выражения поприличнее, - потому, государь, что они, правда, люди худые, а все же лучше твоих кромешников!

Эта неожиданная и невольная смелость Серебряного озадачила Иоанна. Он вспомнил, что уже не в первый раз Никита Романович говорит с ним так откровенно и прямо. Между тем он, осужденный на смерть, сам добровольно вернулся в Слободу и отдавался на царский произвол.

В строптивости нельзя было обвинить его, и царь колебался, как принять эту дерзкую выходку, как новое лицо привлекло его внимание.

В толпу разбойников незаметно втерся посторонний человек, лет шестидесяти, опрятно одетый, и старался, не показываясь царю, привлечь внимание Серебряного. Уже несколько раз он из-за переднего ряда протягивал украдкой руку и силился поймать князя за полу, но, не достав его, опять прятался за разбойников.

- Это что за крыса? - спросил царь, указывая на незнакомца.

Но тот уже успел скрыться в толпе.

- Раздвиньтесь, люди! - сказал Иоанн, - достать мне этого молодца, что там сзади хоронится!

Несколько опричников бросились в толпу и вытащили виновного.

- Что ты за человек? - спросил Иоанн, глядя на него подозрительно.

- Это мой стремянный, государь! - поспешил сказать Серебряный, узнав своего старого Михеича, - он не видал меня с тех пор…

- Так, так, батюшка государь! - подтвердил Михеич, заикаясь от страха и радости, - его княжеская милость правду изволит говорить!.. Не виделись мы с того дня, как схватили его милость. Дозволь же, батюшка царь, на боярина моего посмотреть! Господи светы, Никита Романыч! Я уже думал, не придется мне увидеть тебя!

- Что же ты хотел сказать ему? - спросил царь, продолжая недоверчиво глядеть на Михеича. - Зачем ты за станичниками хоронился?

- Поопасывался, батюшка государь Иван Васильич, опричников твоих поопасывался! Это ведь, сам знаешь, это ведь, государь, все такой народ…

И Михеич закусил язык.

- Какой народ? - спросил Иоанн, стараясь придать чертам своим милостивое выражение. - Говори, старик, без зазора, какой народ мои опричники?

Михеич поглядел на царя и успокоился.

- Да такого мы до литовского похода отродясь не видывали, батюшка! - проговорил он вдруг, ободренный милостивым выражением царского лица. - Не в укор им сказать, ненадежный народ, тетка их подкурятина!

Царь пристально посмотрел на Михеича, дивясь, что слуга равняется откровенностью своему господину.

- Ну что ты на него глаза таращишь? - сказала мамка. - Съесть его, что ли, хочешь? Разве он не правду говорит? Разве видывали прежде на Руси кромешников?

Михеич, нашедши себе подмогу, обрадовался.

- Так, бабуся, так! - сказал он. - От них-то все зло и пошло на Руси! Они-то и боярина оговорили! Не верь им, государь, не верь им! Песьи у них морды на сбруе, песий и брех на языке! Господин мой верно служил тебе, а это Вяземский с Хомяком наговорили на него. Вот и бабуся правду сказала, что таких сыроядцев и не видано на Руси!

И, озираясь на окружающих его опричников, Михеич придвинулся поближе к Серебряному. Хоть вы-де и волки, а теперь не съедите!

Когда царь вышел на крыльцо, он уже решился простить разбойников. Ему хотелось только продержать их некоторое время в недоумении. Замечания мамки пришлись некстати и чуть было не раздражили Иоанна, но, к счастью, на него нашла милостивая полоса, и, вместо того чтоб предаться гневу, он вздумал посмеяться над Онуфревной и уронить ее значение в глазах царедворцев, а вместе и подшутить над стремянным Серебряного.

- Так тебе не люба опричнина? - спросил он Михеича с видом добродушия.

- Да кому ж она люба, батюшка государь? С того часу, как вернулись мы из Литвы, все от нее пошли сыпаться беды на боярина моего. Не будь этих, прости господи, живодеров, мой господин был бы по-прежнему в чести у твоей царской милости.

И Михеич опять опасливо посмотрел на царских телохранителей, но тот же час подумал про себя: «Эх, тетка их подкурятина! Уж погублю свою голову, а очищу перед царем господина моего!»

- Добрый у тебя стремянный! - сказал царь Серебряному. - Пусть бы и мои слуги так ко мне мыслили! А давно он у тебя?

- Да я, батюшка Иван Васильевич, - подхватил Михеич, совершенно ободренный царскою похвалою, - я князю с самого с его сыздетства служу. И батюшке его покойному служил я, и отец мой деду его служил, и дети мои, кабы были у меня, его бы детям служили!

- А нет у тебя разве детушек, старичок? - спросил Иоанн еще милостивее.

- Было двое сыновей, батюшка, да обоих господь прибрал. Оба на твоем государском деле под Полоцком полегли, когда мы с Никитой Романычем да с князем Пронским Полоцк выручали. Старшему сыну, Василью, вражий лях, налетев, саблей голову раскроил, а меньшему-то, Степану, из пищали грудь прострелили, сквозь самый наплечник, вот настолько повыше левого соска!

И Михеич пальцем показал на груди своей место, где в Степана попала пуля.

- Вишь! - проговорил Иоанн, покачивая головой и как будто принимая большое участие в сыновьях Михеича. - Ну, что ж делать, старичок, этих бог прибрал, других наживешь!

- Да откуда нажить-то их, батюшка? Хозяйка-то у меня померла, а из рукава-то новых детей не вытрусишь!

- Что ж, - сказал царь, как бы желая утешить стремянного, - еще, даст бог, другую хозяйку найдешь!

Михеич ощущал немалое удовольствие в разговоре с царем.

- Да этого добра как не найти, - ответил он, ухмыляясь, - только не охоч я до баб, батюшка государь, да уж и стар становлюсь этаким делом заниматься!

- Баба бабе рознь, - заметил Иоанн и, схватив Онуфревну за душегрейку, - вот тебе хозяйка! - сказал он и выдвинул мамку вперед. - Возьми ее, старина, живи с ней в любви и в совете, да детей приживай!

Опричники, поняв царскую шутку, громко захохотали, а Михеич, в изумлении, посмотрел на царя, не смеется ли и он, но на лице Иоанна не было улыбки.

Безжизненные глаза мамки вспыхнули.

- Страмник ты! - закричала она на Иоанна, - безбожник! Я тебе дам ругаться надо мной! Страмник ты, тьфу! Еретик бессовестный!

Старуха застучала клюкою о крыльцо, и губы ее еще сердитее зажевали, а нос посинел.

- Полно ломаться, бабушка, - сказал царь, - я тебе доброго мужа сватаю; он будет тебя любить, дарить, уму-разуму научать! А свадьбу мы сегодня же после вечерни сыграем! Ну, какова твоя хозяйка, старичина?

- Умилосердись, батюшка государь! - проговорил Михеич в совершенном испуге.

- Что ж? Разве она тебе не по сердцу?

- Какое по сердцу, батюшка! - простонал Михеич, отступая назад.

- Стерпится - слюбится! - сказал Иоанн, - а я дам за ней доброе приданое!

Михеич с ужасом посмотрел на Онуфревну, которую царь все еще держал за душегрейку.

- Батюшка Иван Васильевич! - воскликнул он вдруг, падая на колени, - вели меня казнить, только не вели этакого сраму на себя принимать! Скорей на плаху пойду, чем женюсь на ее милости, тетка ее подкурятина!

Иван Васильевич немного помолчал и вдруг разразился громким продолжительным смехом.

- Ну, - сказал он, выпуская наконец Онуфревну, которая поспешила уйти, ругаясь и отплевываясь, - честь приложена, убытку бог избавил! Я хотел вашего счастья, а насильно венчать вас не буду! Служи по-прежнему боярину твоему, старичина, а ты, Никита, подойди сюда. Отпускаю тебе и вторую вину твою. А этих голоштанников в опричнину не впишу; мои молодцы, пожалуй, обидятся. Пусть идут к Жиздре, в сторожевой полк. Коли охочи они на татар, будет им с кем переведаться. Ты же, - продолжал он особенно милостивым голосом, без примеси своей обычной насмешливости и положив руку на плечо Серебряного, - ты оставайся у меня. Я помирю тебя с опричниной. Когда узнаешь нас покороче, перестанешь дичиться. Хорошо бить татар, но мои враги не одни татары; есть и хуже их. Этих-то научись грызть зубами и метлой выметать!

И царь потрепал Серебряного по плечу.

- Никита, - прибавил он благоволительно и оставляя свою руку на плече князя, - у тебя сердце правдивое, язык твой не знает лукавства; таких-то слуг мне и надо. Впишись в опричнину; я дам тебе место выбылого Вяземского! Тебе я верю, ты меня не продашь.

Все опричники с завистью посмотрели на Серебряного; они уже видели в нем новое, возникающее светило, и стоявшие подале от Иоанна уже стали шептаться между собою и выказывать свое неудовольствие, что царь, без внимания к их заслугам, ставит им на голову опального пришельца, столбового боярина, древнего княжеского рода.

Но сердце Серебряного сжалось от слов Иоанновых.

- Государь, - сказал он, сделав усилие над собою, - благодарствую тебе за твою милость; но дозволь уж лучше и мне к сторожевому полку примкнуться. Здесь мне делать нечего, я к слободскому обычаю не привычен, а там я буду служить твоей милости, доколе сил хватит!

- Вот как! - сказал Иоанн и снял руку с плеча Серебряного, - это значит, мы неугодны его княжеской милости! Должно быть, с ворами оставаться честнее, чем быть моим оружничим! Ну что ж, - продолжал он насмешливо, - я никому в дружбу не набиваюсь и никого насильно не держу. Свыклись вместе, так и служите вместе. Доброго пути, разбойничий воевода!