Со своей стороны я начал с заявления о том, что горячо приветствовал бы заключение соглашения. Когда в ходе беседы Холден охарактеризовал принцип, исходя из которого английский флот должен быть равен двум сильнейшим флотам других держав, как британскую традицию, я предложил соглашение, основанное на соотношении морских сил, равном 2:3, то есть то самое, что уже раньше предлагали Ллойд-Джордж, а позднее Уинстон Черчилль. Однако Холден в вежливой форме отклонил это соотношение: английский флот должен-де быть способен противостоять любой возможной комбинации сил. На мое ответное заявление, что в таком случае и наша армия должна быть способна противостоять любой комбинации сил, между тем как по своей численности она едва равняется каждой из армий соседей, Холден возразил, что это дело совсем иного рода. Он заявил, что наша уступка в морском вопросе не является для Англии столь необходимой, чтобы он стал на ней настаивать, но заметил, что внесение новеллы вредно отразится на духе всего соглашения. Затем речь зашла о возможности некоторого замедления постройки трех кораблей: не могли бы мы растянуть ее на 12 лет? Я попытался разъяснить ему трудности, связанные с дальнейшими изменениями законопроекта, поскольку ввиду примирительной позиции Англии наша программа уже подверглась значительному сокращению. При переговорах я исходил из того принципа, что отступать можно лишь до необходимого предела, так как возможность дальнейших уступок всегда остается открытой. Я указал также, что Холден должен подумать о том, насколько его величество уже связал себя тронной речью. С этим Холден согласился и высказал тот взгляд, что при нашей системе воинской повинности нам нужна третья эскадра, находящаяся в строю. Требования, касавшиеся поддержания кораблей и личного состава флота в боевой готовности, по его словам, были для Англии безразличны. Он хотел бы, больше ради формы – дело ведь шло не о сумме{144} – получить знак нашей готовности к соглашению. Должен ли я был удовлетвориться тем, чтобы пойти на общие уступки в морском вопросе лишь в случае заключения общеполитического соглашения, или было правильнее установить размеры указанных уступок уже в этой беседе? Я выбрал последнее, поскольку Холден предложил, «чтобы подмазать переговоры», замедлить темп строительства или по крайней мере отказаться от первого из трех кораблей. Он по собственной инициативе письменно набросал то самое предложение, которое я уже имел в виду как возможную уступку. Итак, я пожертвовал этим кораблем.
Ради подлинно солидного соглашения о нейтралитете я был готов отказаться от всей новеллы, о чем уже раньше говорил кайзеру. Все эти годы я вполне отдавал себе отчет в огромной ответственности, которая лежала на мне, и всегда имел в виду возможность заплатить соответствующими компенсациями в области морских вооружений, которые я никогда не считал самоцелью, за действительное равноправие в мировой политике и за свободу морей.
Два года спустя мы были уже гораздо ближе к этой мирной конечной цели строительства флота, что доказывается согласием Черчилля на пропорцию 10: 16. Но и в начале 1912 года, когда наш флот был слабее, чем два года спустя, я не мог знать точно, как велика была возможность политического соглашения. Ни разу канцлер не сказал мне ясно: конкретная цель, к которой мы стремимся, состоит в том-то и том-то. При совместной работе с ним всегда приходилось бродить более или менее в потемках; таким образом, вопреки собственным принципам ведения переговоров я пожертвовал третьим кораблем, не получив ничего взамен, чтобы не осложнять переговоры, которые, быть может, обещали успех.
Поскольку канцлер уже отказался от первоначальной редакции новеллы, я не имел возможности предоставить компенсации за маленькие подарки из области колониальной музыки будущего; я мог пожертвовать военными ценностями лишь в обмен на реальные и в известном смысле окончательные гарантии на море (соотношение сил, равное 2:3), или на политические гарантии (соглашение о нейтралитете). Отказ от новеллы без конкретных компенсаций был бы односторонней уступкой. Именно этого нам следовало избегать более всего, если мы не желали вернуться к эпохе английских угроз, вроде 1896 и 1904-1905 годов и без конца тормозить собственное движение вперед. Именно с англичанами мы должны были вести переговоры на основе полного равноправия, если, несмотря на ошибки июля 1911 года, стремились к неуклонному укреплению наших взаимоотношений.
Поэтому я не был уверен в том, что не зашел слишком далеко, пожертвовав в доказательство нашей уступчивости частью уже сокращенной новеллы. Вскоре мои сомнения сменились ясным пониманием истинных целей Англии. Ибо после того, как Холден без всякой компенсации положил себе в карман мою уступку и выразил свое удовлетворение по этому поводу, он пошел дальше и в конце концов осторожно коснулся вопроса о том, следовало ли выполнять самый закон о строительстве флота. Но тут вмешался кайзер, и Холден спрятал свои щупальца. Тем не менее у меня осталась уверенность в том, что английские возражения направлены не против такого пустяка, как три корабля, предусмотренные новеллой, а против самого закона. В разговорах со мной Холден сам при случае признавал, что предусмотренное новеллой увеличение флота на три корабля вообще не играло никакой роли.
Когда мы внешне пришли к полному соглашению, причем уступки были сделаны только с немецкой стороны, Холден, как уже указывалось, заявил, что вся беседа являлась только личным обменом информацией. Тем не менее, хотя дальнейшие переговоры в Лондоне потерпели крах, я остался верен своему обещанию пожертвовать одним кораблем, дабы не оставлять никакого сомнения в нашей доброй воле.
Ведение деловых переговоров с Холденом затруднялось присутствием кайзера. Когда беседа перешла на вопрос, имевший для нас решающее значение, а именно на политическое соглашение, Холден ответил уклончиво: обязательство нейтралитета, мол, невозможно вследствие отношений, связывающих Англию с Францией.
Когда мы покинули дворец, Холден выразил свое удовлетворение нашей беседой. Я вывел из нее, что: 1) новелла имеет для англичан второстепенное значение, а истинная их цель – парализовать развитие нашего флота, и что 2) англичане не предложили ничего такого, что можно было бы рассматривать как честное морское соглашение на основе соотношения сил, указанного Ллойд-Джорджем в 1908 году. Им было скорее желательно, чтобы мы приняли в принципе неизменную и обесценивавшую наш флот формулу два киля против одного, что на долгое время подорвало бы выполнение нашего закона о флоте. Если бы мы приняли формулу два киля против одного, Англии было бы достаточно удовольствоваться в течение нескольких лет постройкой двух или трех кораблей в год, чтобы в силу договора ограничить затем наше строительство двумя или даже полутора кораблями ежегодно. Это означало конец закона о флоте; к тому же столкновение с нашим флотом перестало бы представлять для Англии известный риск, существование германского флота стало бы бессмысленным, а союз с Германией потерял бы свою международно-политическую ценность. Англичане надеялись навязать нам подобное отступление потому, что мы по всей видимости стремились к «соглашению» любой ценой. Далее, беседа привела меня к заключению, что: 3) о бетмановской формуле нейтралитета не было и речи и 4) наше подчинение в морских вопросах могло быть вознаграждено обманчивыми видами на африканские владения английских вассалов – французов, бельгийцев и португальцев, рассчитанными исключительно на фантазии кайзера и на стремление отдельных дипломатов к личному успеху.
(adsbygoogle = window.adsbygoogle || []).push({});