Читать интересную книгу Хан с лицом странника - Вячеслав Софронов

Меж тем князья успели во время небольшой заминки перезарядить ружья и к моменту подхода остальных крымцев встретить их новым залпом. Но на этот раз татары действовали осторожнее и не стали приближаться к лесу ближе, чем на ружейный выстрел. Лишь одна пуля угодила на излете в круп лошади, не причинив ей особого вреда. Крымцы съехались вместе, наблюдая издали за князьями, решая, как без потерь захватить их. Три молодых всадника проскакали галопом на безопасном расстоянии, злобно скалясь и потрясая саблями.

— Ишь, сволочи, живьем взять норовят! — сплюнул на землю Репнин, — Я им живой не дамся. Раз убили их человека, теперь замучат и до обоза не доведут.

— Чего они там затевают? — горячился Колычев, — может, сабли наголо и прорвемся? Не так их и много.

— Тогда уж лучше в лес податься. В поле они нас порубят, стрелами достанут.

— Ха! А в лесу по одному повыловят! Я, как заяц, петлять не собираюсь.

— Куда же Василий делся? Неужели и вправду сбежал?

И каждый их них в тайне думал об этом, но поверить до конца… Нет, не мог человек, деливший с ними пищу и кров, обратившийся к Богу с молитвой, сбежать, бросив их. Вдруг рядом тонко пропела стрела и один из конников судорожно дернулся сползая с коня, схватившись рукой за шею. Татары, ошеломленные внезапностью гибели воина, завертелись на месте, а тем временем другая стрела впилась в лицо еще одному всаднику.

Сколько Федор Барятинский не всматривался в просветы меж деревьями, но не смог увидеть стрелявшего из засады воина.

— Это он, Василий! — крикнул Федор радостно, — двоих уложил!

Татары решили, что засевших в лесу стрелков лучше брать стремительным броском, и поскакали на них, прикрываясь круглыми щитами.

Вдруг по лесу прокатился низкий звук, от которого у каждого живого существа стыла кровь. Так мог выть лишь голодный волк, созывая на пир собратьев, чуя близкую поживу.

— У-у-у… — Неслось из леса.

И вскоре другой голос отозвался с противоположного конца леса, а потом еще и еще затянули заунывную песню, подвывая друг другу. У Федора Барятинского все сжалось внутри. Сколько раз он слышал, стоя на крыльце своего дома в деревне, как где-то в лесу в зимнюю пору воют серые хищники, скликая один другого, чтоб соединив силы, напасть на одинокого путника, без жалости растерзав его, растащить на части по белому снегу, оставив к утру лишь обглоданные кости. Но сейчас, в начале лета, как могут волки подойти так близко к людям?! Нет, тут что-то не то…

Не только князья услышали жуткий волчий вой. Достиг он и татар, заставив и их вздрогнуть. Если люди могли перебороть в себе страх, то кони, замедлив шаг, замерли, прядая ушами, сбились в кучу и, не повинуясь поводьям, кинулись от леса, от злобного, жуткого, преследующего их волчьего воя, пытаясь сбросить с себя всадников.

— Бегут! Гляди, бегут татары! — радостно закричал Петр Колычев.

Затрещали ветки и к ним подбежал разгоряченный Едигир, крикнув:

— За ними! Пока не опомнились — гнать надо! — и первым побежал к своему мерину, испуганно перебиравшему ногами.

— А как же волки? — удивленно крикнул вслед ему Алексей Репнин, — они где?

— Не бойся, волков не будет, — улыбнулся Едигир и сложив губы трубочкой, негромко воспроизвел низкий звук, так напугавший всех. Его мерин, услышав исходивший от хозяина волчий вой, едва не упал на колени, задрожав всем телом.

— Вот оно что… — Репнин был явно разочарован, — А я-то и впрямь думал, будто ты волков вызвал из леса…

— А ты разве не слышал? — спросил уже забравшийся в седло Федор Барятинский. — Кто из соседнего леска отвечал?

Они проехали, не останавливаясь, мимо убитых крымцев, и Федор брезгливо кривя губы, тихо сказал:

— Первый раз человека убил…

— Может то я попал? — запальчиво крикнул Колычев. — Какая разница кто. Лучше было, если бы они нас прирезали тут?

— Да я не о том, — Федор был необычайно задумчив и первые легкие морщинки прорезались на его высоком лбу, — ведь я человека жизни лишил… То вправе только Господь Бог делать…

— Ладно, умствовать, — к Колычеву враз вернулось доброе настроение и он возбужденно посверкивал своими васильковыми глазами.

— Не догнать нам их уже, — проговорил Едигир, вглядываясь в темнеющие вдалеке спины крымцев, — может и к лучшему. Куда едем?

— К нашим надо под Рязань пробираться, — ответил за всех Барятинский.

Об осаде и взятии приступом вражеского укрепления

Осаде укрепления предшествуют действия для ослабления врага. У врага, запертого в укреплении, следует уничтожить посевы и прекратить доступ продовольствия и подкреплений. Следует принять меры для охраны своего лагеря. Затем следует окружить врага рвами и стенами, испортить воду у врага, выпустить воду из его рвов или завалить их. Массивные оборонительные сооружения следует уничтожить при помощи машин. Заманив врага к воротам, где можно произвести вылазку, следует уничтожить их посредством конницы.

Поймав соколов, кобчиков, галок, сов и голубей, следует привязать к их хвостам воспламеняющиеся вещества и пустить во вражеское укрепление.

Из древнего восточного манускрипта

ОСАДА

Боярин Алексей Данилович Басманов удалился в вою вотчину вместе со своим сыном Федором Алексеевичем не только для присмотра за хозяйством, но и по причине более важной для него. Будучи уже в солидных летах, имея немалый воинский опыт, отличась в глазах государя при взятии Казани, удержал крымцев на Судбищах, когда против одного русского явилось по десять татарских всадников. Потом с Ливонией повоевал, взяв приступом Нарву. Опять ходил в Дикое Поле отбивать крымцев. Вместе с Иваном Васильевичем Полоцк брал. Успел и в самом Великом Новгороде наместником побывать. При царском дворе не последний человек… В окольничие пожалован… Его советы царь теперь слушает с тем же вниманием, что некогда к Адашеву прислушивался. Он первый заговорил, первым мысль подал Ивану с Москвы на время съехать и в Александровой слободе обосноваться, бояр к ответу призвать. Он же присоветовал войско отдельное завести, обособив его от прочих. Уж потом царь намекнул, мол, хорошо бы с боярами разойтись как с неверной женой, но как сделать то сподручнее. Вместе думали и надумали назвать царские земли и людей на них опричными, отдельными, значит, от других земель. Дале он царю был не нужен. Потому и попросился от двора, указав на нездоровье, надобность раны подлечить в усадьбе, в тиши.

Раны хоть и болели, но не настолько, чтоб с Москвы съезжать. Дела там горячие начинались и можно было пользу немалую извлечь, окажись он там. Только не мог Алексей Данилович терпеть далее подозрительный царский взгляд, губы, искривленные недоверием, и все чаще вспыхивающие лютой злобой серые водянистые глаза, длинный, словно что-то вынюхивающий нос, тонкие белые пальцы, снующие по угреватому лицу, постоянно скребущие быстро редеющие волосы. Все стало вдруг неприятно в любимом некогда царе, и он уже не мог держать это чувство в себе, скрывать от других, боясь ненароком проговориться, уличить самого себя. Уж лучше в поле под стрелы и кривые сабли, чем под немигающий Царский взгляд в тишине пустого и всегда жарко натопленного дворца. От жары случалось постоянно потеть боярину, ощущать на спине и животе липкий, дурно пахнущий пот, причинявший ему чисто телесные страдания и желание быстрее уйти их дворца, оказаться в своей прохладной горнице, где и дышится-то легче.

Но усилившаяся неприязнь к царю Ивану появилась не вдруг и не сразу, а вызревала, как побег на грядке, проклюнувшийся на свет и постепенно наливающийся новыми силами на благодатной почве, кормящаяся непрестанными рассказами о царской изменчивости, коварстве и похотливости.

Алексей Данилович и сам был охоч до девок, но трогать замужних баб считал наипервейшим грехом и другим того не прощал. А за Иваном Васильевичем грех этот водился и раньше, а последние годы он начал отличать именно замужних, зная, что не могут мужья их заступиться, слово ему поперек сказать. Кто противился, отправлял в поход или на воеводство дальнее, послом в иные страны и мало ли куда мог спровадить царь огромной державы одного человека, чей неосторожный, неприветливый взгляд не понравился вдруг ему.

Алексей Данилович начал вспоминать как царь Иван, бывая у него в гостях, пялился на жену бесстыжими глазами, а потом отправлял его то в Ливонию, то в Дикое поле… Гнев прилил к голове, но он справился, криво усмехнулся и тихо проговорил про себя: "Ну, царенька, прохвост ты, а не государь православный! Пес блудливый и смердящий, если только все было так, как мне видится". Он начал подсчитывать, когда и кто из детей его родился и через какой срок, но почти сразу запутался, осадил себя, переметнулся на другое. Вспомнились разговоры с новгородскими купцами, которым тоже хотелось большего постоянства в царских делах и поступках.