Диац замолк, не имея ничего возразить на восторженные слова канадца, которые выражали непреодолимую, убеждающую силу. Он обратился к Хозе со словами:
— Признаете ли вы приемыша Арелланоса сыном графини де Медиана?
— Кто видел мать хоть раз, тот не может ни одной минуты сомневаться в том, — ответил Хозе. — Впрочем, пусть герцог Армада попытается уличить меня во лжи.
Дон Антонио был слишком горд, чтобы лгать, и не мог отринуть истины, не унизившись в глазах трех членов этого суда и не уничтожив этим последнего средства к своей защите, которые дозволяли ему гордость и тайное желание его сердца.
— Это правда, — сказал он, — этот человек мне сроден по крови, я не могу этого отрицать, не оскверняя моего языка ложью. Ложь — дочь трусости.
Опустив печально голову, Диац возвратился на свое место, не произнеся ни слова.
— Вы слышали, — сказал Фабиан, — я сын женщины, которую умертвил стоящий здесь человек. Я имею право отомстить за нее. Что гласит закон этой пустыни?
— Око за око! — отвечал Розбуа.
— Зуб за зуб! — прибавил Хозе.
— Кровь за кровь! — сказал, наконец, Фабиан.
Потом, обращаясь к дону Антонио, юноша произнес, выговаривая свои слова медленно и отчетливо:
— Вы пролили кровь, и с вами будет поступлено так, как вы поступали с другими. Господь сказал это, Господь хочет этого.
Фабиан вынул кинжал из ножен. Солнце разлизало потоки утреннего света над пустыней, а окружающие предметы бросали длинные тени на ее поверхность. Молния блеснула с открытого лезвия, которое младший из Медиана твердо держал в руках.
Фабиан воткнул кинжал острием в песок.
Кинжал бросал равную себе по длине тень.
— Пусть солнце, — воскликнул он, — будет мерителем мгновений, которые вам останется прожить. Когда кинжал не будет более бросать тени, вы предстанете пред Господом.
Мертвая тишина последовала за этими словами Фабиана, который под тяжестью мучительных душевных волнений не сел, а скорее упал на камень.
Розбуа и Хозе остались на своих местах, не говоря ни слова.
Некоторое время все участники этой сцены оставались неподвижны.
Диац понял, все кончено. Он не хотел присутствовать при свершении приговора.
Не говоря ни слова, он приблизился к герцогу Армада, преклонил колено и, долго целуя его руку, сказал тихо:
— Я буду молиться за спасение вашей души. Герцог Армада, освобождаете ли вы меня от моей присяги?
— Да, — ответил дон Антонио твердым голосом, — идите, и да вознаградит вас Господь за вашу верность!
Диац молча удалился. Его лошадь стояла вблизи. Он подошел к ней, взял ее за поводья и тихо направился к тому месту, где река разветвлялась на два рукава.
Между тем тени становились мало-помалу все короче, черные коршуны все кружились над головами собравшихся в саванне, а в соседних горах слышались глухие звуки, похожие на шум отдаленной бури.
Совершенно бледный и готовый покориться своей судьбе стоял граф Медиана. Погруженный в последние размышления, он, по-видимому, не замечал, как роковая тень постепенно уменьшалась.
Несмотря на то, гордость все еще боролась в нем, и он упорно молчал.
— Граф Медиана, — начал Фабиан, желая сделать последнюю попытку, — через пять минут кинжал не будет более бросать тень.
— О прошлом мне нечего сказать, — отвечал дон Антонио, — мне остается только заняться будущим моего имени. Не поймите только ложно мои слова, не придавайте им иного смысла, в каком бы виде передо мною ни явилась смерть, она не имеет ничего устрашающего для меня!
— Я слушаю, — сказал кротко Фабиан.
— Вы еще очень молоды, Фабиан, — продолжал Медиана, — тем дольше кровь, которую вы прольете, будет тяготеть над вашей совестью.
Страх овладел Фабианом.
— Размыслите, Фабиан, хорошенько, я требую от вас не прощения, а забвения случившегося; от вас, как от сына, усыновленного мной, зависело бы сделаться наследником княжеского дома. После моей смерти эти титулы будут только пустым звуком.
При этих словах смертная бледность покрыла чело юноши. Подавляя пробуждающиеся в глубине души соблазны гордости, Фабиан еще тверже сжал губы.
— О, Медиана, зачем убили вы мою мать? — воскликнул он, закрывая лицо обеими руками.
Потом, взглянув на кинжал, торчавший в песке, юноша прибавил торжественно:
— Герцог Армада, тень кинжала исчезла!
Дон Антонио невольно вздрогнул. Не вспомнил ли он пророческую угрозу, произнесенную за двадцать лет перед тем графинею Медиана?
«Быть может, — говорила она ему, — Господь, которого вы теперь оскорбляете, приведет вам найти в глуши пустыни, куда не заходила нога человеческая, обвинителя, свидетеля, судью и палача».
Обвинитель, свидетель и судья — все были налицо. Но кому быть палачом?
Однако ужасному пророчеству суждено было исполниться слово в слово.
Шум от треска ветвей заставил присутствующих оглянуться. Вдруг из-за близ стоявших деревьев вышел человек в мокрой и покрытой илом одежде.
То был Кучильо.
Злодей шел к ним с дерзостью, достойной удивления, немного прихрамывая при этом.
Никто не был удивлен его появлением, ибо все были заняты другими мыслями.
— Сеньор Эстеван, сеньор Тибурцио, я — ваш покорный слуга.
Глубокое молчание последовало за этими словами Кучильо. Он хорошо понимал, что брал на себя роль зайца, ищущего убежища у гончих собак. Но он все-таки старался оправдать себя дерзостью.
Канадец взглянул на Фабиана, как бы спрашивая О причине такого дерзкого поведения незнакомца.
— Это Кучильо, — сказал Фабиан, отвечая на немой вопрос канадца.
— Кучильо, ваш недостойный слуга, бывший свидетель ваших храбрых деяний.
«Мое присутствие им вовсе не так приятно, как я полагал», — подумал Кучильо.
— Вы заняты, как я вижу, и я, может быть, делаю нескромно, вторгаясь сюда; поэтому я удаляюсь. Бывают мгновения, когда нам неприятно, если нам мешают, я знаю это по опыту, — лепетал он.
При этих словах Кучильо сделал вид, будто намеревался еще раз пройти через зеленую загородь роковой долины, но грубый голос канадца остановил его.
— Если вы дорожите спасением вашей души, то останьтесь здесь, сеньор Кучильо, — приказал ему охотник.
«Я им нужен, — подумал про себя Кучильо. — Выходит, лучше поделиться с ними, чем не получить ничего; но эта долина, право, заколдованная».
— Вы позволите, почтенный канадец? — сказал он, обращаясь к Розбуа.
Потом, притворяясь пораженным при виде своего предводителя, он прибавил:
— Я должен…