Шрифт:
Интервал:
Закладка:
В первой части “Высокой болезни” описывается пореволюционная советская Россия конца 1910-х годов; Горький “взглянул” на нее “поздней”, а опубликовано пастернаковское произведение было в 1924 году. Следовательно, горьковский текст мы должны искать во временнó55555м промежутке, приблизительно от 1920 года и до 1924-го. И такой текст отыскивается — это скандально прозвучавшая статья “О русском крестьянстве”, напечатанная в 1922 году в берлинском издательстве И. П. Ладыжникова. Пастернак в это время, напомним, жил в Берлине.
“Где же — наконец — тот добродушный, вдумчивый русский крестьянин, неутомимый искатель правды и справедливости, о котором так убедительно и красиво рассказывала миру русская литература XIX века?” Таким вопросом задается Горький в своей статье. И сам же на него подробно отвечает (далее приводим обширную сборную цитату):
В юности моей я усиленно искал такого человека по деревням России и — не нашел его. Я встретил там сурового реалиста и хитреца, который, когда это выгодно ему, прекрасно умеет показать себя простаком. <…> Люди — особенно люди города — очень мешают ему жить, он считает их лишними на земле, буквально удобренной потом и кровью его. <…> Беседуя с верующими крестьянами, присматриваясь к жизни различных сект, я видел прежде всего органическое, слепое недоверие к поискам мысли, к ее работе, наблюдал умонастроение, которое следует назвать скептицизмом невежества. <…> Всегда выигрывая на обмане, крестьяне — в большинстве — старались и умели придать обману унизительный характер милостыни, которую они нехотя дают барину, (1)прожившемуся на революции(2). <…> Интеллигент почти неизбежно подвергался моральному истязанию. Например: установив после долгого спора точные условия обмена, мужик или баба равнодушно говорили человеку, у которого дома дети в цинге: — Нет, иди с Богом. Раздумали мы, не дадим картофеля... Когда человек говорил, что слишком долго приходится ждать, он получал в ответ злопамятные слова: — Мы — бывало, ваших милостей еще больше ждали. <…> Один инженер, возмущенный отношением крестьян к группе городских жителей, которые приплелись в деревню под осенним дождем и долго не могли найти места, где бы обсушиться и отдохнуть, — инженер, работавший в этой деревне на торфу, сказал крестьянам речь о заслугах интеллигенции в истории политического освобождения народа. Он получил из уст русоволосого, голубоглазого славянина сухой ответ: — Читали мы, что действительно ваши довольно пострадали за политику, только ведь это вами же и писано. И вы по своей воле на революцию шли, а не по найму от нас, — значит, мы за горе ваше не отвечаем — за все Бог с вами рассчитается... <…> вся русская интеллигенция, мужественно пытавшаяся поднять на ноги тяжелый русский народ, лениво, нерадиво и бесталанно лежавший на своей земле, — вся интеллигенция является жертвой истории прозябания народа, который ухитрился жить изумительно нищенски на земле, сказочно богатой. Русский крестьянин, здравый смысл которого ныне пробужден революцией, мог бы сказать о своей интеллигенции: глупа, как солнце, работает так же бескорыстно.
Переклички, часто текстуальные, между горьковской статьей и пастернаковской “Высокой болезнью” сами по себе кажутся нам очевидными и не нуждающимися в дополнительном обосновании. Интереснее обратить внимание на то, что IX съезд Советов, который Пастернак посетил, а затем описал во второй части “Высокой болезни”, стал просто-таки триумфом революционного крестьянства, ни разу с такой силой не повторявшимся. Процитируем здесь заметку “Черноземная сила” (сравните с “темной силой” в “Высокой болезни”), помещенную в номере московских “Известий” от 27 декабря 1921 года и с восторгом пересказывавшую речь на съезде беспартийного крестьянина Головкина: “Крестьянство — это основа. Вот как в этом театре стены — это крестьянин; крыша — рабочий, а окна, двери – это (1)антиллигенция(2). Подкопайте стены, и рухнет всё здание — сломается крыша и лопнут окна и двери. Погибнет крестьянин — всё погибнет”. Мы, разумеется, не беремся утверждать, что эта заметка непременно входила в круг чтения Пастернака, но убеждены, что она отражает общее настроение, характерное для IX съезда Советов.
Понятно, почему Пастернак назвал взгляд Горького на русское крестьянство “прямолинейным”: “великий пролетарский писатель” жил за границей и мог откровенно высказывать мнения о творящихся в России событиях, а Пастернак к моменту написания первой редакции “Высокой болезни” — уже нет. Понятно также, почему из позднейшей редакции, датируемой 1929 годом, строки о Горьком были вымараны: к этому времени автор статьи “О русском крестьянстве” свои взгляды существенно пересмотрел. Как раз в 1929 году он опубликовал в советском журнале “Наши достижения” цикл очерков “По Союзу Советов”, в котором рабочие и крестьяне не противопоставлены друг другу и интеллигенции, а объединены в слащавой формуле “власть рабочих и крестьян”: “…дети рабочих и крестьян Советских Социалистических Республик сознательно и смело идут… впереди отцов. <…> Крестьянин — он прежде всего практик, он хорошо видит выгодность коллективного труда” и так далее, и тому подобное.
Возвращаясь ненадолго к первой редакции “Высокой болезни”, позволим себе предположить, что Горький, в соответствии с общей “ребусной” поэтикой этого текста (напомним первую его строку: “Мелькает движущийся ребус”), появляется в произведении не единожды и не обязательно названный прямо.
Во-первых, указание не только на легендарное место отречения последнего русского императора от престола, но и на заглавие сá55555мой известной горьковской пьесы, возможно, содержится в заключительных строках первой редакции:
Сужался круг, редели сосны,
Два солнца встретились в окне.
Одно всходило из-за Тосно,
Другое заходило в Дне.
(Здесь нам видится и перекличка с песней, которую поют ночлежники в “На дне”: “Солнце всходит и заходит, / А в тюрьме моей темно”.)
Во-вторых, как кажется, не только о пулемете идет речь в следующих строках первой редакции “Высокой болезни”:
В край мукосеев шел максим,
Метелью мелкою косим.
Во всяком случае, достаточно экзотическое слово “мукосеи” в значении “крестьяне” фигурирует в рассказе Горького “Как я учился” 1918 года, так что “максим” из процитированных строк это, может быть, и человек и пулемет или, если угодно, человек-пулемет.
Третий отрывок для комментария мы выбрали из второй редакции “Высокой болезни”:
Уже мне не прописан фарс
В лекарство ото всех мытарств.
Уж я не помню основанья
Для гладкого голосованья.
Уже я позабыл о дне,
Когда на океанском дне
В зияющей японской бреши
Сумела различить депеша
(Какой ученый водолаз)
Класс спрутов и рабочий класс.
А огнедышащие горы,
Казалось, — вне ее разбора.
Но было много дел тупей
Классификации Помпей.
Я долго помнил назубок
Кощунственную телеграмму:
Мы посылали жертвам драмы
В смягченье треска Фузиямы
Агитпрофсожеский лубок.
Начинается отрывок с воспоминаний о все том же IX съезде Советов с его многочисленными единогласными и потому “фарсовыми” голосованиями, ставшими типовыми для советских собраний любого рода (“Уж я не помню основанья / Для гладкого голосованья”). Сравните, например, в отчете о съезде, опубликованном “Известиями”: “Съезд, единогласно подтвердив твердую волю трудящихся масс Советской России и всех входящих в Советскую Федерацию республик к сохранению мира, столь же единогласно подчеркнул свою не менее твердую решимость изыскать все необходимые средства к созданию мощной и бодрой духом боеспособной армии”. Вслед за этим Пастернак мысленно переносится в 1923 год и вспоминает о единодушной (единогласной) реакции советского официоза на так называемое “великое землетрясение” в Канто, которое началось 3 сентября 1923 года (с магнитудой 8,3 по шкале Рихтера) и унесло жизни более 143 тысяч человек. Город Иокагама был полностью стерт с лица земли. Сильнейшие разрушения коснулись также крупных городов Токио, Нагоя, Хамамацу. Под “классом спрутов” Пастернак, издевательски имитируя газетный жаргон, подразумевает японский “правящий класс”, увиденный бездушными глазами советского пропагандиста (“ученого водолаза”). Сравните с идиомой “акулы капитализма”, а также, например, со строками из стихотворения Демьяна Бедного “Братское дело” 1921 года: “Раскинув щупальцы, как спруты-исполины , / Злом дышат Лондоны, Парижи и Берлины”.
- Похороны Мойше Дорфера. Убийство на бульваре Бен-Маймон или письма из розовой папки - Цигельман Яков - Современная проза
- Рука на плече - Лижия Теллес - Современная проза
- Дом горит, часы идут - Александр Ласкин - Современная проза
- Другая материя - Горбунова Алла - Современная проза
- Вопль впередсмотрящего [Повесть. Рассказы. Пьеса] - Анатолий Гаврилов - Современная проза