Тата тихонько засмеялась, притянула его за плечи и поцеловала.
— Целовать публично очень, очень неприлично! — насмешливо произнесла какая-то гимназистка.
— Дура! — крикнул Юра.
— Ай, как нехорошо! — заметил господин в клетчатой куртке, учивший его кататься.
Юра сделал вид, будто не услышал, и поехал один.
Вернувшись к Бродским, Юра сразу бросился к своим сокровищам. Шпага и книги были на месте. Полюбовавшись маленьким револьвером, он стал перебирать груду «Нат-Пинкертонов», «Шерлок Холмсов» и «Ник-Картеров». Эти тонкие книжонки о похождениях сыщиков были строго-настрого запрещены в гимназии.
Вот станет завидовать Заворуй! Юра будет давать всем читать бесплатно, не так, как Заворуй, дерущий по копейке за каждую прочитанную книжку.
Юра прилег на диван с одной из книжек в руках, но не успел прочесть и пяти строк, как уснул мертвецким сном. Сказалась прошлая бессонная «мушкетерская» ночь, масса новых впечатлений: театр, скетинг-ринг… Он не слышал, как вернулась Тата, как приехала из гостей Лидия Николаевна, как наконец явился Гога и снова ушел после крупного разговора с матерью.
Юру с трудом подняли к ужину. Он сидел за столом, клюя носом, со слипающимися глазами.
Тата, смеясь, сказала горничной:
— Приготовьте моему мушкетеру постель. Ему надо выспаться и набраться сил для новых подвигов.
Сонный мушкетер даже не сообразил обидеться.
4
Утром Юра ушел, когда в доме еще спали. Ему надо было появиться в пансионе пораньше, чтобы спрятать контрабандные сокровища. Юра засунул за пояс шпагу, под рубаху большую охапку «сыщиков», напялил шинель и под нее сунул «Трех мушкетеров» Дюма. Нет, плохо получается: ни шагнуть, ни повернуться… Шинель не застегивается. Рапира оттопыривает полу и предательски вылезает из-под нее. Что делать? С сожалением он расстался с рапирой и отложил «Трех мушкетеров». Решил: «Потом возьму». Но и с «сыщиками», уложенными вокруг живота, он казался себе очень толстым, почти как инспектор Матрешка. Однако рискнул пойти. Заспанная, сердитая горничная открыла ему дверь на улицу.
Мимо швейцара в вестибюле гимназии Юра пробрался благополучно, но весь пансион уже встал и успел позавтракать. Плохо…
Если бы книжечек было пять-шесть, даже десять, никто бы не обратил внимания. А книжек, пусть тоненьких, было около тридцати, и на худеньком подростке столь неестественно выпиравший вперед живот был очень заметен.
Как назло, навстречу из-за поворота вышел воспитатель Петр Петрович, Рыжий.
— Явился! — сказал Юра, красный от волнения.
— Вижу! Почему не здороваетесь? Почему так поздно? Ведь вы не приготовили уроков в субботу?
— Я сейчас приготовлю.
— Заходите…
— Я сейчас… живот схватило! — И Юра, схватившись обеими руками за живот, побежал по коридору, завернул за угол. Подождал, юркнул в дверь направо, в спальню, и сунул книжки под матрас. Все сошло отлично. А монтекристо он будет всегда носить при себе. Убедившись, что за ним не следят, он взял из-под матраса пять книжечек, сунул под рубаху и сошел в репетиционный зал.
— Сагайдак! — позвал Рыжий, сидевший за своим столом.
Юра начал рассказывать о спектакле «Горе от ума». Он подражал актерам, произносил диалоги с выражением.
— В следующий раз, — прервал его Рыжий, — потрудитесь заранее спрашивать у воспитателя разрешение, а не беспокоить вечером, по телефону, его превосходительство господина директора. Можете идти заниматься.
— Извините! В следующий раз это не повторится! — скороговоркой выпалил Юра общепринятую формулу извинения.
Он сел за стол, вынул учебники. Сейчас же к нему подсели Петя и Коля, будто для проверки сделанных в дневнике записей уроков. Юра сунул одному Ната Пинкертона, а другому — Шерлока Холмса.
Конечно, друзья читали книжечки, держа их на коленях, делая вид, будто читают учебник, лежащий на столе.
Заворуй заметил это, выхватил у Коли книжку и грозно спросил:
— Почему взял без спроса?
— Это не твоя, это Юркина.
— Врешь!
Сначала тихая, ссора стала очень шумной. Конечно, Рыжий подошел и отобрал книжку.
— Чья книжка? — громко спросил он, поднимая ее над головой и грозно глядя на споривших.
Все находившиеся в зале смотрели на книжку в руке Петра Петровича. Кое-кто подошел поближе.
— Твоя, Истомин?
— Честное слово, не моя!
— Твоя, Загоруй-Полесский?
— Честное слово, не моя.
— А где ты ее взял?
— Я? У Истомина.
— А ты, Истомин?
Коля молчал.
— Значит, ни у кого не брал? Значит, она твоя! Как же ты смел давать мне честное слово, будто она не твоя? Отлично! Ты просил отпустить тебя в следующее воскресенье, так как приедет твой отец… За ложь ты не будешь отпущен. За чтение запрещенной литературы тебя накажет инспектор!
— Это я дал! — признался Юра, вскочив из-за стола.
— Ты? Ах, вот почему ты держался за живот!.. А где взял?
— Я не скажу!
— Ах, ты не скажешь? Ну что же, пеняй на себя! А где остальные книжки?
Юра вытащил из-под рубахи и положил на стол.
— Этого мало. Где остальные? Молчишь? Проверим! Пошли в спальню!
Происшествия — их было немного — разнообразили монотонную и скучную жизнь обитателей пансиона. И Петр Петрович допрашивал Юру не спеша, со вкусом. Вокруг сгрудились гимназисты.
Рыжий откатил матрас и обнаружил кипу книжек. Он брал каждую, громко читал название и откладывал в сторону.
— Покажите, покажите! — заволновался Заворуй. Такая же книжечка была в его тайной библиотечке. Он рассмотрел ее и вернул воспитателю. — Тут написано чья. Смотрите…
Петр Петрович громко прочел тусклую штемпельную надпись на обороте титульной странички: «Украдено из книг Григория Бродского». Теперь и на других книжках он разыскал такую же надпись.
— Украдено? — холодно спросил Рыжий.
Юра смотрел на пол и молчал.
— Кто вам дал их?
— Не скажу… — глухо отвечал Юра, судорожно глотнув воздух, и облизнул сухим языком совсем сухие губы.
— Где Бродский? — обратился Рыжий к притихшим гимназистам.
— Он еще не вернулся, — ответил кто-то.
— Тебе придется дать отчет господину инспектору, Сагайдак. За ложь понесешь наказание. Ты ночевал у Бродских?
— Да…
— Там тебе дали эти книги?
Юра молчал.
Наконец Гога явился. Предупрежденный в вестибюле друзьями, он вбежал разъяренный.
Петр Петрович протянул ему книжку, указывая на штемпель.
— Я их не приносил! — крикнул Гога. — Честное слово. Я виноват, что читал, но только дома, вне гимназии. — Он повернул свое ястребиное лицо к Юре и крикнул: — Признавайся! Ты украл мои книги, ворюга!